Пружина для мышеловки

– Не понял, простите…

– Ну я же говорю: как будто там, наверху, – она неопределенно ткнула пальцем в потолок, – не хотели, чтобы от этой семьи хоть что-то осталось. Сначала сына сажают в психушку, потом мать умирает, потом сын, потом отец, а потом и дом сгорает. Всё. Никаких следов на земле от этой породы не осталось.

Ну да, подумал Андрей, не осталось. А как же сын Олега Петровича, то есть я? Обо мне что, все забыли? Впрочем, наверное, это и к лучшему. А Личко-то в поселке, судя по всему, не любили… Значит, сын тоже умер.

– Я, собственно, как раз Олега Петровича и разыскиваю. Он когда-то с моим отцом вместе служил, отец попросил узнать, где он, как живет… – начал врать Мусатов.

– Так нечего его разыскивать, умер он, лет двенадцать назад примерно, а то и больше.

– Здесь, в Черемисине?

– Ну что вы, нет, конечно. В психушке. Родителям официальное извещение пришло. Любовь Васильевна-то не дожила, а Петр Александрович после этого сгорел буквально в считанные месяцы. Он после смерти жены еще не оправился, а тут сын… В общем, врагу не пожелаешь такую судьбу.

– Где Олег Петрович похоронен? Здесь?

– Нет, тело не привозили, это точно. Наверное, там же, в психбольнице. То есть не в самой больнице, конечно, а на местном кладбище. Хотя и это вряд ли.

– Почему же? – удивился Мусатов.

– Да почта у нас знаете как работает? Когда Петру Александровичу извещение пришло, Олег уже два месяца как умер. Кто ж будет два месяца тело держать? Наверное, отдали в морг какого-нибудь медучилища или института, чтобы студентов обучать.

Андрей внутренне поежился. Ничего не осталось от его биологического отца, даже могилы. Но хоть свидетельство-то о смерти осталось?

– Вы не помните, на похороны Петра Александровича родственники приезжали?

– Да какие родственники! – дама махнула рукой и вдруг спохватилась: – А вам зачем? Вы же Олега ищете, а спрашиваете про родственников.

– Да я подумал, может, фотографии какие-нибудь остались, я бы отцу отвез.

– Так сгорело же все, я вам русским языком сказала!

– Но если приезжали родственники, они могли еще до пожара какие-то вещи забрать, альбомы с фотографиями, документы, что-то на память. Понимаете?

Дама задумчиво кивнула.

– Знаете что? Поговорите с Перхуровыми, они через два дома от Личко жили. Я вам сейчас адрес запишу. Личко вообще-то мало с кем общались, гордые были сильно, заносились, но с Перхуровыми дружили.

Еще через два часа Андрей Мусатов уже знал, что родственники на похороны Петра Александровича Личко действительно приезжали, но на следующий день после похорон уехали, и в том, что они не взяли из дома Личко ни одной вещи, ни одной бумажки, супруги Перхуровы могли поклясться.

– Это были очень приличные люди, очень приличные, – несколько раз повторила Перхурова, имея в виду дальних родственников Личко. – Они совершенно не стремились нажиться, разграбить дом, что-то утащить. Они люди состоятельные, им все это не нужно было. Даже дом им не был нужен. Люди городские, жили в Приморском крае, зачем им развалюха за тридевять земель? Они когда уезжали, так и сказали, мол, мы ни на что не претендуем, если объявятся какие-нибудь наследники – пусть забирают дом себе и делают с ним, что хотят. Да и дом-то был – одно название, Любочка много лет болела, да и Петя слабел с каждым годом, а уж когда Любочка умерла, Петя вообще стал никакой. Пока могли – ездили к Олегу в больницу, а это ведь не ближний свет. Сначала его держали в Белых Столбах, под Москвой, а потом перевели в больницу общего типа, в Вологодскую область. В восемьдесят девятом Люба умерла, а в девяностом или девяносто первом пришло сообщение из больницы, что Олег умер.

– В девяносто первом, – суровым голосом уточнил Перхуров, – как раз после путча, в сентябре, я точно помню.

– Ну ладно, тебе виднее, – покладисто согласилась его жена, – значит, в девяносто первом. А потом и Петя ушел. А домом Любочка с Петей совсем не занимались, он ветшал, разваливался, но у них не было ни сил, ни денег приводить его в порядок. Каждую копейку откладывали, чтобы оплатить билеты и купить что-нибудь для сына – одежду, продукты, нянечкам и санитарам сунуть, чтобы не обижали Олега.

– Почему же они не забрали сына домой, когда его выпустили из Белых Столбов? – удивился Андрей. – Неужели он был настолько буйным?

Перхурова тяжело вздохнула и опустила глаза, видно, вопрос показался ей болезненным. Ее муж же, напротив, как-то словно набычился, налился негодованием.