Золотой эшелон

Подхватил Зубров девчонку на руки — мокрую и холодную совсем. Живая, нет ли — не понять.

На кровать ее. Голову ниже. Подушку к чертям долой. А ноги повыше. Ничего во мраке не разобрать. И фонарь ее разбился при падении. Рубанул выключатель. Нет света. Тогда на ладонь выше — выключатель аварийного освещения. Щелкнул, и плохо ему совсем стало. Даже когда в гусарскую рулетку играл — и то на душе веселее было.

Свет аварийный — синяя лампочка под потолком. С детства любил Витя Зубров синий свет в вагонном купе. Стучит себе экспресс одиннадцать суток. Как сейчас помнил Зубров те ежегодные поездки. Одиннадцать суток туда, одиннадцать обратно: курьерский поезд «Москва—Владивосток». Прет экспресс, стучит на стыках, по два раза в сутки останавливается — и то для того только, чтоб локомотив поменять, как лошадей почтовых в былые времена. А по вечерам отпускные офицеры в карты режутся, и папаша Витин — всей компании голова. А по ночам — свет синий-синий в купе, и колеса: та-та, та-та. Красота.

А вот сейчас испугал его синий свет. Лежит на койке девчонка, вроде ребенок, а вроде — женщина уже. Лицо правильное и белое-белое, а в синем свете — мертвое совсем, и оттого, может быть, прекрасное, в окончательном совершенстве.

Взревел полковник зверем. Жалко красоту такую смерти отдавать. Рванул рубаху на ее груди и тельняшку полосатую спецназовскую. Весь свой опыт выложил, сердечко ее массируя. Сдохну, а такое добро не отдам безносой! Может, сгодится кому еще. Жалко полковнику вещичку, так ладно сработанную, терять. В армии приучили бережно относиться ко всяким ценностям.

Сколько ему в жизни раненых доводилось в чувство приводить, первую помощь оказывать, врача не дожидаясь. Аптечку походную рывком разорвал — и флакончиком прямо в нос ей. Трепыхнулась Оксана. Тихо ей, тепло — зачем же потревожили? И чувствует: раздевают ее совсем. Этого она позволить не могла и рванулась, закрываясь. Обозлился Зубров: было бы что прятать!

— Знаешь, подружка, сколько я таких, как ты, в жизни видел! Лежи, не дергайся!

Обидно ей стало, что и слез не сдержать. А Зубров ее лапами поднял — и в душ. Горячей воды нет. В этом он уверен, но видит, что промокла и замерзла она так, что и до беды недалеко. И сейчас любой душ, пусть самый холодный, — во спасение для нее: кровообращение срочно восстанавливать надо.

Включил он воду, взвизгнула Оксана от холода, но кричать ей долго гордость не позволила. Зубров всю ее мочалкой растирает. А вода потоком — и на одежду его, и на пол рубки командирской. Вытащил — и давай полотенцем жестким растирать, потом достал из запаса своего бутылку водки с золотой этикеткой «Адмиралтейская», налил серебряную чарочку: пей. Аж огнем ее всю прожгло. То-то.

Теперь он водкой край полотенца смочил и уж окончательно ее растер и одеялом укрыл.

Жизнь мотала полковника Зуброва по таким холодным и мокрым местам, что и вспоминать не хочется. И потому в любой ситуации любил он восполнить недостаток комфорта в прошлом и обозримом будущем. Ценил он куртки меховые, плащи непромокаемые, обувь добротную, постель мягкую. Когда мог — имел с собой и подушку лебяжьего пуха, и одеяло верблюжьей шерсти. Не всегда и не часто такое бывало, но тут в поезде именно такой момент выпал.

Быстро согрелась Оксана под одеялом, ушел озноб, только обида не ушла. Уязвил ее полковник упоминанием о многих женщинах, которых он тоже раздетыми видел. Казалось бы — какое ей дело, мало ли что в жизни бывает. Но нет, захотелось и ей уязвить его, сказать что-то обидное. Зубров тут же рядом крутится, нехитрый очень запоздалый ужин на двоих готовит: банки открывает консервные, мясо копченое офицерским ножом пластает, овощи достал, водки понемногу в две стопки разлил.

Посмотрела Оксана на одежду его, под холодным душем измоченную, на щеки небритые, на сапоги грязные и полюбопытствовала:

— А вы всегда, полковник, в таком виде ходите? А перед подчиненными не стыдно?

Смолчал Зубров, только кубометр воздуха с шумом вздохнул. А она продолжала:

— Сбросьте сапоги свои великолепные, побрейтесь, душ примите. Жаль, воды горячей нет. Меня можете не стесняться: я таких, как вы, полковник, знаете сколько встречала? А если очень стесняетесь — я отвернусь.

И отвернулась.

И тут сдержался Зубров. Права девчонка. Просто комнатка маленькая совсем, да и ею же, неблагодарной, занимался. Ладно. В рубке навел порядок революционный. Разделся. Одежду и сапоги в соседнюю комнату выбросил. Ледяной водой долго с удовольствием мылся. Привычен. Бодрость по телу разлилась. В аварийном свете не очень себя видно, но ничего: выбрился тщательно. Растер щеки дорогим французским одеколоном: у начальника разведки Одесского военного округа такие вещи даже и в смутное время имелись в запасе. Закутался в теплый халат, завязал на шее шарф шелковый и позвал: