Свинец в крови

Слезы выступили у меня на глазах, но, не помня себя от счастья, что удалось выпутаться, я не ответил на это проявление дружбы.

Внешность человека, носившего имя Бронко, безусловно, соответствовала его образу жизни. Чего нельзя было сказать о том, кто не дал ему прикончить меня.

Уже ради того, чтобы посмотреть на этого главаря банды тиффози, сидевшего среди своих подручных, стоило приехать в Италию. Не всем смертным дано увидеть перед собой ожившую гравюру из модного журнала прошлого века. Если бы в тысяча восемьсот пятидесятом году существовал «Vogue» для мужчин, то на обложке сдвоенного летнего номера красовался бы портрет этого человека.

Я однажды смотрел какой-то тайваньский фильм, в котором замороженный герой просыпался через сто лет. Он был одет, как кретин, и все прохожие над ним потешались. В какой-то момент он хватался за меч и начинал крошить всех, до кого мог дотянуться.

Этот утонченный сценарий мне быстро наскучил, и я выключил телевизор, не дождавшись конца фильма. Поэтому я так и не узнал, удалось ли какой-то хорошенькой гейше, разбиравшейся в моде, изменить облик героя.

При виде сидевшего передо мной человека я сразу вспомнил этот незаслуженно забытый шедевр азиатского кинематографа. На нем был муаровый редингот, из-под которого виднелась рубашка с жабо, одной рукой он поглаживал позолоченный набалдашник трости, а другой — свою острую бородку. На голове у него был цилиндр, что, безусловно, сделало бы его первым модником во времена Виктора Гюго.

Этот тип бил все рекорды нелепости. Однако никому никогда и в голову не пришло бы подвергать сомнению его вкусы в одежде.

Весь его облик дышал жестокостью. Она сочилась из всех пор его слишком бледной кожи, истекала из едва заметной щели между тонкими губами и лилась непрерывным потоком из глаз, в которых не было ничего человечного. При сухощавом и нервном телосложении он вызывал не меньший страх, чем Бронко.

Он указал мне на пустое сиденье между собой и Тененти.

— Садитесь, прошу вас.

— Спасибо. Вашего сторожевого пса действительно зовут Бронко?

Мужчина хихикнул, вернее, издал какой-то злобный звук, чтобы показать, что ему смешно.

— На самом деле его имя Микеланджело. Он не без оснований считает, что оно не подходит тому, кто проводит свободные вечера за избиением людей, как правило, беззащитных. Я уже пытался объяснить ему, что он, в каком-то роде, непревзойденный мастер портрета, но Бронко немного туповат, в чем вы уже имели возможность убедиться. Можно сказать, ум — не главная его добродетель.

— А вы...

— Алекс, разреши представить тебе графа Дориана Гуччи, — вмешался Тененти.

Мужчина манерным жестом стянул кожаную перчатку и только после этого протянул мне руку:

— Зовите меня просто Дориан.

— Род Дориана — один из самых старых в Риме, — продолжал Тененти, — и это, как ему кажется, дает определенные преимущества. Например, право содержать эту личную полицию, которая занята в основном тем, что избивает, а потом изгоняет из города всех, кому, по его мнению, здесь не место. По порядку: иммигрантов, евреев, цыган, гомосексуалистов, болельщиков «Ромы»...

— И леваков, самое мерзкое отродье из всех, — закончил клон Оскара Уайльда.

— Спасибо, Дориан. Я польщен.

— Ничего личного, Серджо. Ты знаешь, как я тебя люблю.

Тененти решил объяснить мне смысл последней реплики:

— Мы с Дорианом ненавидели друг друга с первого класса. Разногласия нарастали вплоть до поступления в университет, а там Дориан окончательно перешел на сторону зла.

— Какое потрясающее время! Мы встречались лицом к лицу на всех демонстрациях. Ни на что не претендуя, должен заметить, что судьба часто бывала ко мне благосклонна. Ты никогда не отличался в уличных боях. Боже мой, как мне не хватает этих боев!

— Судя по тому, что я вижу, ты так и не отказался от своей несчастной борьбы.

Дориан вздохнул:

— Еще столько не сделано, милый мой Серджо... За все эти годы, когда ты предпочитал убегать, а не отвечать на вопросы собственной совести, гниль разрослась. Она повсюду, на каждом углу. От нашей античной славы остались лишь воспоминания. Она улетучилась, а на смену ей пришло это гнетущее ничтожество.

— Дориан все еще живет в Риме эпохи Цезарей. Он верит в превосходство цивилизации, исчезнувшей две тысячи лет назад.

— Я верю в ценности, которые превратили это место в центр вселенной! — взревел Дориан. — Посмотри, во что мы превратились: в этой стране больше нет законов, нет морали, нет ничего святого. Осталась только грязь и свиньи, которые с наслаждением в этой грязи валяются. Надо очистить это разлагающееся общество! Силой выкорчевать из него ростки космополитизма, разрушающие его изнутри!