Черный снег. Выстрел в будущее

— Ох, и врать ты здоров… ну, да черт с тобой — рисуй! — и он шлепает их прямо перед моим носом на стол. — А я посмотрю…

Несколько взмахов карандаша и я разворачиваю бумагу к моим оппонентам.

— Вот! Посмотрите, ведь вы эту местность куда лучше меня знаете!

Стереотип человеческого мышления… Признай чьи-нибудь заслуги, попроси явить божескую милость — твой труд оценить, и всё… поплыл человек. Особенно тут. Когда жуть, как охота всемерного преклонения, а окружающие отчего-то не спешат его высказать. Вот и эта сладкая парочка — отец и сын, синхронно потянулась к лежащему на столе листу бумаги. Наклонили головы, разглядывая рисунок…

А про карандаш в моей руке забыли?

Взмахом руки подзываю конвоира и, указав на стол, предлагаю жестом и ему присоединиться к великим мира сего, дабы поучаствовать в решении столь важной для них задачи.

И ему тоже своего кусочка славы охота…

Да, только не будет её у тебя!

Выброшенная на всю длину рука цепляет конвоира за ворот.

Проворот!

И всем своим немаленьким ростом он брякается прямо на затылки своего начальства. А удар карандашом в горло окончательно прерывает его честолюбивые мечты.

Его винтовка уже у меня в руках, и полицейский папаша получает прикладом в поддых!

Обратным ходом я впечатываю, окованный металлом, затыльник в солнечное сплетение полицаю. Он крякает и его лицо стремительно багровеет. Крепкий какой… а вот так?

'Он согнулся как сосиска, носом белый пол буря…' вспоминаются мне слова из песни киевского автора. Правда, пол тут далеко не белый. Но в остальном — все справедливо! Добавляю сапогом по ребрам, теперь он точно некоторое время не боец. Забираю у него наган, из карманов выгребаю патроны. Кстати! А браунинг мой где?

'Гадский папа' тем временем возжелал принять посильное участие в разворачивающемся действии. И полез в карман за пистолетом. Дав ему возможность извлечь браунинг на свет божий, щедро впечатываю прикладом прямо по пальцам.

Хренасе у него глотка!

Как только стекла не повылетали!

Ну, раз так… вот тебе для симметрии, так сказать… А вдруг ты, как в кино говорилось, двусмысленный и стреляешь левой? Спокойнее мне будет, когда у тебя обе руки будут нерабочими.

В сенях топот. Это, надо полагать, на крики полицаи сбегаются.

А у винтовки, кстати говоря, и штык есть. Вот я его на место-то и поставлю…

Снеся могучим плечом дверь, в комнату вламываются оба моих конвоира.

Задний тотчас же получает штык чуть выше поясницы. Выдернув его назад, делаю оборот вокруг. И массивный приклад, снеся на своем пути хилую защиту из растопыренных пальцев рук второго конвоира, загоняет ему нос куда-то вглубь веснушчатой морды.

Так, лиха беда начало. Четверых я уже приголубил. Если с вредным дядькой считать — то и больше. Теперь вопрос — как остальных достать? Они же где-то в засаде сидят, так что ж мне теперь, по всей деревне круги нарезать? Нет уж… сами придут. А как? Да, запросто…

Связываю главному мерзавцу руки за спиной. Он мне ещё нужен будет, так что, пусть пока полежит. Критически посмотрев на гадского папу, заодно стреноживаю и его. У них, похоже, вредность — семейная черта. Так что, пускай и этот полежит… пока.

Насколько я помню, около лейтенанта стоит пост. Там на лавочке сидит какой-то плюгавый тип с двустволкой. То ли из полицаев, то ли местный кадр. Вот с него и начнём…

Г Л А В А 39

Постовой действительно сидел на прежнем месте и меланхолично насвистывал какую-то мелодию. И этот тоже из музыкантов? Ну, хоть не из певцов… представляю себе его голосок. К несению службы 'музыкант' относился из рук вон плохо, так что, когда нагановский ствол недвусмысленно ткнулся ему в ухо, он чуть со страху не обделался.

— Т-с-с… Тихо сиди!

— Ага…

— Кто лейтенанта к амбару прибить велел?

— Так это… Батя Пал Савича распорядился. Он у нас хозяин строгий!

— Был… строгий, теперь тихим станет. Остальные где?

— На постах… тама, — протягивает он дрожащую руку, — и вон, у дуба двое.

— И всё?

— Остальные в той избе сидят. Обед у нас…

— Тебя когда сменят?

— Да уже скоро… остынет ведь супец-то.

А, так ты ещё и пожрать рассчитываешь? Ну уж хрен… разве что, на том свете что-нибудь обломится.

— Сиди тут! И сменщика своего жди! Не так рот откроешь — свинцом заткну! Понял?