Миг – и нет меня

Теперь я понял, в чем дело. Она думала, что с Лопатой расправился Скотчи, что я лишь помогал ему… Что ж, я не стал ее переубеждать.

– Скотчи думал, что Лопата завалил нашего Энди, – сказал я, решив, что от Скотчи не убудет, если она станет считать виноватым его.

– Но он ничего такого не делал, – грустно возразила она.

– Да, я знаю, – вырвалось у меня.

У нее на щеке синел внушительных размеров синяк – это Скотчи ударил ее рукояткой револьвера. Волосы у миссис Лопаты были короткие, светлые, и это шло ей куда больше, чем нелепый черный парик, который был на ней вчера. Парик был ей совершенно не к лицу…

Мысль, как это часто со мной бывает, самопроизвольно облеклась в слова.

– Вы, случаем, не еврейка? – спросил я.

– Нет. А почему вы спросили?

– Вчера вы были в парике.

– Это он придумал, – объяснила она, ткнув пальцем в дверь палаты за спиной.

– Лопата? – удивился я.

Она кивнула, потом покачала головой.

– Я постригла волосы, а ему не понравилось, и он сказал, что заставит меня носить парик, пока они не отрастут, – объяснила она.

Говорила она серьезно или шутила? Я терялся в догадках. Больничная обстановка к шуткам вроде бы не располагала, и я взглянул на нее повнимательнее. Жена Лопаты показалась мне совсем молодой, она была младше мужа лет на десять. У меня сложилось впечатление, что она принадлежит к иному, более высокому социальному кругу, и я спросил себя, как они встретились, как сошлись… Сейчас я думал, что записной выпивоха Лопата и его сдержанная, мягкая жена не особенно подходят друг другу, но с другой стороны, любовь не разбирает…

– Но почему парик черный? – спросил я. Она рассмеялась:

– Его спросите.

– Он, значит, просто пошел и купил эту штуку? – уточнил я.

– Не знаю, – ответила она и снова засмеялась.

– По-моему, он просто ненормальный, – сказал я. – Без парика вам гораздо лучше.

– Вы так считаете?

– Никаких сомнений.

Она прикусила губу и вздохнула:

– Не понимаю, почему вы с Фергалом слушаетесь Скотчи, ведь он – настоящее чудовище, психопат. Тупость какая-то.

Я и не подозревал, что она знает нас настолько хорошо. Раньше я с ней не встречался, это точно, но, быть может, она видела нас в «Четырех провинциях» или еще где-нибудь. Расспрашивать ее я, однако, не стал, и минуту или две мы сидели молча.

– Пойдем отсюда, – сказала она наконец.

– Я бы рад, только я не знаю, куда идти. Никак не могу найти выход. Я торчу здесь чуть не с самого утра – зашел выписать рецепт, и вот чем все кончилось.

Она слабо улыбнулась.

– Посадите меня в такси, – сказала она.

С этими словами она встала. Я тоже поднялся, и она повела меня к выходу.

– Я слышал, Лопату выпишут не раньше Рождества, – сказал я.

– Кто это сказал?

– Не помню. Кто-то говорил.

– Его выпишут через пару недель. Он крепкий парень и должен скоро поправиться.

– Угу.

Пока мы стояли на улице в ожидании такси, она достала из сумочки золотистую пачку сигарет и предложила одну мне.

– Спасибо, но я пытаюсь бросить, – покачал я головой.

– И давно? – спросила она небрежно.

– Со вчерашнего вечера.

– А я со вчерашнего вечера снова закурила, – призналась она.

Тут я заметил такси и махнул рукой. Машина остановилась, и она села.

– До дому меня проводите?

– Мне вообще-то нужно в центр, – замялся я.

– Проводите меня, – повторила она настойчиво.

Вот так все и получилось. Мы поехали вместе, и поскольку я был при деньгах, в конце я расплатился с таксистом. Потом мы стали подниматься по лестнице, которую я хорошо помнил со вчерашнего вечера. Мне приходилось слышать истории о женщинах-активистках Ирландской республиканской армии, которые заманивают британцев к себе домой, а там их приканчивают боевики. Классическая приманка. Вот почему, пока мы шагали по ступенькам, меня не оставляло ощущение, что рано или поздно мне в лоб упрется ствол револьвера, последуют яростные крики и брань, потом сверкнет огонь, и конец. Даже когда она сняла с меня майку и джинсы, стащила через голову блузку и брюки и отвела в выдержанную в розовых тонах спальню, где стояла широкая кровать, я все еще не был до конца уверен, что это не ловушка.

– Ты очень красивый, – сказала она.

Я спросил, как ее зовут, но она не захотела говорить. Вместо ответа она прижала палец к моим губам в знак того, что сейчас лучше молчать. В словах таилась опасность – они могли напомнить о прошлом и все испортить.