Бремя живых

Договоримся.

Перед началом движения Вадим буквально на пару минут задержался с Майей возле распахнутой кормовой двери «Тайги».

Что там рассказывал девушкам Тарханов о случившемся, расспрашивать было недосуг. Да и смысла большого тоже. Достаточно, что подруга сохраняла приличествующую выдержку, несмотря на окружающий пейзаж и мало выносимый запах.

– За тебя можно не опасаться? – спросила Майя.

– На сто процентов. Как будто еще не убедилась. Сама там поаккуратнее, в том числе и с Татьяной.

– Об этом я и хотела. Согласовать позицию. Я так понимаю, подозрения у тебя в отношении нее сохраняются?

– Да, но вполне неопределенные. Причем наибольшие сомнения вызывает именно пятигорский отрезок. Начиная с момента их встречи. Поэтому насчет чеченца и ампулы даже не заикайся, забудь, как ничего и не было. А скорее всего, и на самом деле не было. Зато про все остальное – прокачивай, крайне осторожно, исключительно в плане бабского любопытства…

– Кого учишь, – Майя, бодрясь, улыбнулась как можно безмятежнее, привстала на цыпочки и коснулась губами его щеки.

Несколько неожиданно, исходя из обстановки, но Вадим вовремя заметил краем глаза, что на них смотрят. Из кабины «Опеля» – Розенцвейг, из командирской башенки «Тайги» – Татьяна.

Потому, демонстрируя, что невинного поцелуя в щеку ему мало, он обхватил Майю за талию, вскинул вверх, на свой уровень, припал губами к ее губам. Как и следовало поступить в подобной ситуации. Да и на самом деле ему очень захотелось.

Чем круче закручивалась пружина сюжета, тем роднее становилась ему эта девушка, в которой все меньше оставалось от той Майи, львицы московских салонов, соблазнившей его такой далекой уже февральской ночью до сих пор длящегося года. Вполне условно, впрочем, длящегося, поскольку какой сейчас год на самом деле, не разберет и пресловутый черт.

– Ты, как в броник сядешь, сразу шлемофон надевай и в сеть включайся. Только обрати внимание, чтобы на ТПУ командирский тумблер был выключен. Сможете с Татьяной откровенно и комфортно беседовать, а если что – голова целой останется. Нет, чисто в физическом смысле, трясет там здорово…

Майя кивнула и, уже садясь в машину, вдруг шепнула:

– Ляхов, а я тебя на самом деле люблю! Не так, а на самом деле…

Услышать это было неожиданно и тем более приятно. Даже горло слегка сжало. Сколько у них было постелей и самых разных слов, но подобного Майя не говорила еще никогда.

«А чего бы вдруг – именно сейчас? – промелькнула подозрительная мысль. – Вариантов не осталось и надежд на возвращение?»

Но тут же он устыдился собственного цинизма, пусть и чисто внутреннего. Скорее, все наоборот. Именно потому, что шансов на возвращение, да и на выживание тоже, не так уж много, она и решилась это сказать. Вроде как сжечь мосты на любой мыслимый случай.

Не дав Вадиму ничего сказать в ответ, Майя, пригнувшись, скользнула внутрь броневой коробки.

Колонна пошла, и Ляхов пристроил ей в хвост свой грузовик.

Глава 3

Великий князь Олег Константинович после известных событий удалился в свой охотничий замок, расположенный всего в полусотне верст от Москвы, но в таком месте, что создавалось впечатление полной уединенности и оторванности от мира. Словно не ближнее Подмосковье здесь, а какой-нибудь Урал. Или хотя бы глушь Мещерских лесов. Потому и именовалась эта усадьба «Берендеевка», в память сказочного царства царя Берендея.

Домики прислуги и охраны были ловко упрятаны среди холмов и местами сосновой, местами еловой чащобы, чтобы совершенно не мозолить глаза и не отвлекать князя и его гостей от государственных дел, а чаще – от простого пасторального отдыха.

В собственно княжеский дом, просторное и одновременно простое двухэтажное строение, сложенное из розоватой, прочной, как камень, лиственницы, с широкой верандой внизу и несколько более узким балконом над ней, не имел права входить никто, кроме особо приближенного камердинера, да и то лишь по вызову.

Олег Константинович желал, чтобы даже случайный скрип половицы не отвлекал его от дум или просто от возможности посидеть с книгой, слушая шум ветвей над головой, от созерцания плывущих над близкой рекой облаков.

А уж насчет шума ветвей все обстояло отлично. Множество реликтовых пицундских сосен было высажено здесь еще в его ранней молодости, и вот прижились, вымахали, будто на картинах Шишкина, образовали такой приятный для глаз и души уголок, что иногда слезы наворачивались на глаза от умиления.