Бремя живых

Прошел он и его с еще более странным, плохо поддающимся формализации результатом, но зато доктор почувствовал, что с этим парнем хочется дружить. И без всяких дополнительных условий. Так и получилось.

Вадим совершенно естественным образом стал его соавтором в работе над конструкцией прибора, а главное – над стратегией и тактикой его применения. Здесь, Максим признавал, без Половцева ему до многого сроду бы не додуматься, поскольку и существовали они, и мыслили в разных, получается, плоскостях этой жизни.

А дальше мелкие и более значительные события, ничего особенного по отдельности собой не представляющие, все цеплялись и цеплялись друг за друга, пока в один то ли прекрасный, то ли нет момент Бубнов не сообразил, что оказался он так далеко от привычной и на годы вперед расчисленной директории своей жизни, что дух захватило.

Оно, на первый взгляд, и хорошо, великолепно даже. В тридцать лет оказаться вовлеченным в события, от которых непосредственно зависят судьбы империи (так он по примеру Ляхова и его друзей привык называть Россию), близко познакомиться со значительными и очень значительными людьми, заслужить чин, до которого в других условиях еще тянуться и тянуться, решить почти все свои финансовые проблемы.

Пожалуй, впервые в жизни он перестал прикидывать, хватит ли жалованья до очередной получки, и это тоже было приятно, даже не так, приятно – не то слово. Он начал чувствовать себя уверенно, вот!

Однако и минусы тоже накапливались с пугающей быстротой.

Максим перестал быть хозяином самому себе. Раньше как? Отработал положенное в лазарете – и все, свободен. Хочешь, сиди дома, рисуй, паяй и перепаивай схему «верископа», читай книги, выпивай с приятелями или в одиночку, если угодно. Никому всерьез ты не интересен (что плохо), но никому зато ничего и не должен (что, в свою очередь, хорошо). Теперь же совсем не то.

Максим с сомнением посмотрел на телефонный аппарат. Хоть и выдернул он его шнур из розетки, чтобы до утра не тревожили, а все равно. Сильно будет нужен, и по выключенному сумеют дозвониться. Есть у службы безопасности соответствующие устройства, так что выдернутый шнур – это способ избежать нежелательных звонков только от простых смертных, с городских аппаратов.

Автоматически мелькнувшие в голове слова насчет «простых смертных», самые обычные в обычном контексте, тут же повернули мысли доктора в другую колею. Как переведенная железнодорожная стрелка. Вот-вот, простые смертные. А ему тоже ведь благодаря знакомству с Вадимом и всей его компанией пришлось узнать, что бывают смертные и не простые. Или, еще лучше сказать, «простые не-смертные»!

Максим вдруг поежился от пробежавшего между лопатками неприятного, щекочущего холодка, словно бы паучок какой спустился вдруг за воротник. Мнительность в нем появилась последнее время. По ночам, правда, покойники не снятся, есть проверенный способ психологической защиты, а вот наяву – бывает.

Когда окажешься один в темном переулке или в пустой квартире, как вот сейчас.

Он вышел в прихожую, внимательно посмотрел на головку французского замка. Замок был хороший, с тремя длинными ригелями из легированной стали, заходящими в гнезда тоже стальной дверной рамы. Плюс еще надежная задвижка, абсолютно недоступная воздействию извне.

Дверь и замок ставил его брат, которому принадлежала квартира и который до того, как уехал с семьей в Австрию, имел серьезные основания озаботиться собственной безопасностью. У Максима таких оснований вроде бы не было, однако убедиться, что с этой стороны он защищен надежно, было приятно.

С остальных, впрочем, тоже.

Дом на Второй Мещанской, где он сейчас обитал, был построен в девяностых годах позапрошлого века, и его четвертый этаж равнялся нынешнему шестому как минимум. До крыши было еще три таких же, и поблизости от окон квартиры не имелось ни пожарной лестницы, ни даже водосточной трубы. То есть неприступная крепость в чистом виде. Чувствовать себя обитателем неприступной крепости, конечно, приятно. Неприятно, что возникла вдруг такая потребность.

Что, первые признаки паранойи? Как у капитана второго ранга Кедрова? Тот вообще погоны снял и в монастырь подался. Грехи замаливать, или просто толстые стены обители показались надежнее казарменных?

Максим всегда считал себя здравомыслящим человеком. Невропатолог, опять же. Реальные покойники его почти не испугали, а вот остаточные эффекты, получается, себя проявляют? Двери заперты им лично, в трезвом еще сознании, а вот все время убедиться тянет, так ли это? Вообще-то, в медицине это называется – «невроз навязчивых состояний».