174  

Нынешнему человеку этого просто не понять.

Он сидел, все еще думая, что переиграл непонятно чьего шпиона, и я смотрел на него с усмешечкой.

Эх, времена, времена! Все считают, что они ужесточаются год от года. А ведь нет.

Сталинские и гиммлеровские пыточные камеры были всего лишь случайным отклонением от генеральной линии гуманизации. Европейского человечества, конечно.

Красные кхмеры нам показали, ЧТО в этом веке возможно за некоторыми пределами цивилизации. Изобразили шажок назад к средневековью. Но – робкий. Подумаешь, угробили полтора миллиона своих соотечественников. Причем не применяя ни пулеметов, ни газовых камер. Попросту, топорами и мотыгами. Но тут же и исчезли, как их и не было. И мир к этому отнесся на удивление спокойно.

Ковровые бомбардировки, да, были, и Хиросима тоже, а все-таки нормальных (в том смысле, что спокойных, ни одной стороной не воспринимаемых как отклонение от нормы) допросов в Тайном приказе, с дыбой, горящими вениками и колесованием, во второй половине XX века уже не практиковалось.

Если что и бывало, то именно как аффект исполнителя. Не зря уже в 54-м году особо ретивых сталинских соколов их же товарищи к стенке и поставили. Именно за чрезмерность в проведении линии партии.

И еще я чувствовал, что мой любезный, могущественный в своем мире хозяин меня боится.

Как раз за непостижимость. На чем я и сосредоточился.

– А вы не боитесь, Георгий Михайлович? – начал я импровизировать, поскольку других козырей у меня не было.

– Чего же я здесь, у себя, могу бояться? Тем более что мы с вами практически все выяснили…

Ох, ну какие же они наивные ребята. С ними работать – как леденец у детсадовца отнимать.

– Отец мой родной и спаситель! Скажите же мне скорее! Что же вы про меня выяснили? Полжизни бьюсь и ни хрена не понял, а тут вдруг…

После того как он меня якобы расколол, я перешел уже на настоящий русский язык, с необходимыми матерными вставками и интонациями, не доступными никакому профессору русистики.

Тем более что в строевых частях армии хозяин дома когда-нибудь обязательно служил.

– Вот стою я перед вами, словно голенький. И что вы со мной собираетесь делать, господин-товарищ-барин? Ну, давайте попросту… У вас ведь правовое государство? Предъявите мне обвинение за нерадивость в школе, за плохую память… А можно я навскидку спрошу вашего охранника, кем был Аэций, сколько морских миль содержится в одном градусе широты и какая из четырехсот восьмидесяти трех рубай Хайяма подлинная, а какая апокрифическая?

А вы сами, господин… ну, пусть и генерал, ответьте, столицей чего является Уагадугу[42], каков курс кетсаля к испанской песете и кто бреет цирюльника…

После этой тирады мы еще выпили шампанского, и он, вроде бы и некурящий человек, потянулся к моему портсигару.

Покурили молча, определяя позиции, я отошел к окну, чтобы укрепить дух видом бульвара и домов, которые стояли здесь и при мне, и до моего рождения.

Снизу вверх, от Трубной площади, несло сплошным потоком злой и мелкий снег, который с наждачным шорохом бился о стекла.

Очень красиво. Почти так было, когда я ходил здесь пешком, уж не знаю, в какие времена.

– Хорошо, – сказал наконец Георгий Михайлович. – Допустим, вы правы, а я проиграл. Любой нормальный разведчик, будучи уличен в наличии фальшивых документов, незнании самых элементарных реалий жизни, поставленный перед перспективой подвергнуться соответствующему судебному или внесудебному преследованию (а на Западе все знают, что в России и такая форма правосудия существует), давно уже спросил бы, каковы предложения и условия. С моей стороны…

– И каковы же? – с откровенным любопытством спросил я.

– Вам оно нужно? – ответил хозяин, как если бы был одесским евреем старых времен. – Заодно хочу вам сказать, что Уагадугу ничьей столицей не является и являться не может, поскольку это занюханный поселок в среднем течении Нигера, я там бывал, а насчет апорий[43] Зенона, в том числе и про цирюльника, можно поговорить и попозже…

Я рассмеялся и фамильярно хлопнул его по плечу.

– Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова, господин генерал. Не Марк Аврелий, конечно, но тоже неплохо сказано. Или нет?

После этого, тоже по известному психологическому закону, я выложил перед ним на стол пистолет, который, на всякий случай, поставил на два предохранителя, и даже нож, спрятанный у щиколотки под брюками.


  174  
×
×