Мозг Кеннеди

— Я не могу здесь больше оставаться. Я чувствую, что задыхаюсь.

Она разрыдалась. Луиза встала, обняла ее.

— Что прекратилось? — спросила она, когда Назрин успокоилась. — Когда любовь переросла в дружбу?

— Только для него. Я по-прежнему любила его. Надеялась, что все вернется.

— Откуда у него возникло это радостное настроение? Из-за другой женщины?

Назрин не замешкалась с ответом. Луиза поняла, что девушка сама не раз задавала себе этот вопрос.

— Другой женщины не было.

— Помоги мне понять. Ты видела его иначе. Для меня он был сыном. Своих детей видишь не вполне отчетливо. Всегда примешиваются надежды или тревоги, которые искажают картину.

Назрин снова села. Луиза заметила, как ее взгляд мечется по стене кухни, точно ища точку опоры.

— Возможно, я неудачно выразилась, — сказала Назрин. — Возможно, мне следовало говорить не о внезапно возникшей радости, а о неожиданно улетучившейся грусти.

— Хенрик никогда не грустил.

— Может, он просто тебе этого не показывал? Ты же сама сказала. Перед кем ребенок предстает совершенно отчетливо? Не перед родителями. Когда я встретила Хенрика в том автобусе, он смеялся. Но Хенрик, которого я успела узнать, был глубоко серьезным человеком. Как я. Он смотрел на мир как на растущее бедствие, движущееся к окончательной катастрофе. С возмущением говорил о бедности. Пытался дать волю гневу, но ему всегда было легче предаваться грусти. По-моему, он был слишком слабым. Или же я так и не сумела разглядеть его до конца. Я считала его неудавшимся идеалистом. Но, может статься, истина в ином. Он строил планы, хотел сопротивляться. Помню, однажды за этим столом — он сидел там, где сидишь ты, — он сказал, что каждый человек должен быть собственным движением сопротивления. Нельзя ждать других. Этот чудовищный мир требует, чтобы каждый из нас внес посильный вклад. Когда начинается пожар, никто не спрашивает, откуда берется вода. Пламя надо гасить. Помню, я тогда подумала, что патетикой он порой напоминает священника. Может, все священники — романтики? Иногда я уставала от его серьезности, его грусть была как стена, о которую я билась. Он был из тех усовершенствователей мира, кому больше всего жалко самих себя. Но за стеной скрывалась иная серьезность, от этого я не могла отмахнуться. Серьезность, грусть — неудачные проявления гнева. Как только он начинал злиться, то становился похож на маленького испуганного ребенка. Но после возвращения из поездки все изменилось.

Назрин умолкла. Луиза заметила, что она старается вспомнить.

— Я сразу заметила: что-то произошло. В здание аэровокзала Хенрик вошел медленно, будто его одолевали сомнения. Увидев меня, улыбнулся. Но у меня возникло впечатление, что в глубине души он надеялся, что встречать его никто не будет. Вел себя как обычно, старался вести себя как обычно. Но вид у него был отсутствующий, даже в постели. Я не знала, ревновать мне или нет. Хотя он бы рассказал, если бы дело касалось другой женщины. Я попробовала спросить, где он побывал. Но он только покачал головой. А когда распаковал чемодан, я увидела следы краснозема на подошвах ботинок и поинтересовалась, откуда они. Он не ответил, рассердился. А потом вдруг снова преобразился. Отрешенность улетучилась, он повеселел, появилась легкость, точно он скинул с себя какой-то невидимый тяжелый груз. Я стала замечать, что вечерами, когда я приходила, его одолевала усталость, он ночи напролет бодрствовал, но мне так и не удалось узнать, чем он занимался. Что-то писал, в квартире появлялись все новые папки. Неустанно говорил о том, что необходимо выпустить наружу гнев, о том, что скрыто и что нужно разоблачить. Порой его речи напоминали цитаты из Библии, точно он вот-вот превратится в этакого пророка. Однажды я попыталась пошутить по этому поводу. Он пришел в бешенство. Единственный раз я видела его по-настоящему разъяренным. Боялась, что он меня ударит. Он даже замахнулся кулаком и, если бы я не закричала, обязательно бы меня ударил. Я испугалась. Он попросил прощения, но я ему не поверила.

Назрин умолкла. Сквозь стену в кухню донеслись звуки музыки. Луиза узнала мелодию — лейтмотив фильма, название которого она забыла.

Назрин закрыла лицо руками. Луиза замерла в ожидании. Чего она ждала? Сама не знала.

Назрин встала.

— Я пойду. Не могу больше.

— Как мне с тобой связаться?

Назрин написала на рекламном листке номер телефона. Потом, перекинув пальто через руку, повернулась и ушла. Луиза слышала стук ее каблуков на лестнице, слышала, как хлопнула дверь подъезда.