Мозг Кеннеди

— То, о чем, собственно, нельзя говорить вслух. Даже шепот иногда звучит как крик. Мне известны вещи, раскрыв которые я вряд ли бы прожил более суток. В мире, где человеческая жизнь стоит не дороже двух пачек сигарет, необходимо соблюдать осторожность.

Ларс Хоканссон подлил себе вина. Луиза покачала головой, когда он протянул ей бутылку с красным южноафриканским вином.

— Хенрик часто удивлял меня. Прежде всего, когда пытался выяснить, сколько на самом деле стоит человеческая жизнь. Он устал от меня и моих друзей, считал, что мы слишком уж обобщенно рассуждаем о малой ценности человеческой жизни в бедных странах. Хотел выяснить настоящий прейскурант. Каким образом — я не знаю. Он легко заводил друзей. По всей видимости, посещал места, куда ему отнюдь не следовало ходить — нелегальные бары, темные закоулки, которыми кишит этот город. Но именно там находишь тех, кто торгует смертью. Он рассказывал, что за тридцать американских долларов можно нанять киллера, готового убить кого угодно, не спрашивая зачем.

— За тридцать долларов?

— Сегодня, может, за сорок. Не больше. Хенрик не мог с этим примириться. Я спросил, зачем ему такие сведения. Этого нельзя скрывать, только и ответил он.

Ларс резко замолчал, словно выболтал лишнее. Луиза тщетно ждала продолжения.

— Думаю, ты можешь рассказать и побольше.

Ларс Хоканссон, прищурившись, посмотрел на нее. Глаза у него были красные и блестящие. Он захмелел.

— Знай, что в такой стране, как Мозамбик, мечтают о самом что ни на есть великом. Современный вариант сказки о копях царя Соломона. Каждый день людей спускают в шахты с фонарями в руках. Что они находят? По всей вероятности, ничего. Они поднимаются на поверхность, промерзшие, озлобленные, в бешенстве от несбывшейся мечты. И на следующий день снова спускаются вниз.

— Я не понимаю, о чем ты. Чего они не находят?

Он перегнулся через стол и прошептал:

— Лечения.

— Лечения?

— Средств для излечения. Лекарств. По слухам, у Кристиана Холлоуэя есть секретные лаборатории, где ученые со всего мира пытаются создать новый пенициллин, лекарство от СПИДа. Вот что люди надеются найти в новых копях царя Соломона. Кому нужны драгоценные камни, если можно поискать лекарство против крошечного и слабенького вируса, который норовит опустошить весь этот континент?

— А где находятся его лаборатории?

— Никто не знает. Неизвестно даже, вправду ли они существуют. Сейчас Кристиан Холлоуэй просто добрый человек, вкладывающий деньги в помощь тем, на кого остальным плевать.

— Хенрик знал об этом?

— Конечно нет.

— Догадывался?

— О чем люди думают, зачастую установить трудновато. Я не строю суждений на догадках.

— Но ты рассказывал ему то, что рассказываешь мне?

— Нет, мы никогда об этом не говорили. Возможно, Хенрик искал факты о Кристиане Холлоуэе в Интернете. Он пользовался моим компьютером. Кстати, если тебе нужен компьютер, он в твоем распоряжении. Лучше всего искать самому.

Луиза не сомневалась, что ее визави лжет. Он рассказывал Хенрику. Почему он это отрицает?

Внезапно она прониклась ненавистью к Ларсу Хоканссону, к его самоуверенности, к его красным глазам и одутловатому лицу. Наверно, он унижал весь бедный мир так же, как унижал Лусинду? Этот охотник за женщинами, с дипломатическим паспортом в кармане?

Она допила вино и встала.

— У меня глаза слипаются.

— Если хочешь, могу завтра показать тебе город. Съездим на побережье, пообедаем и продолжим наш разговор.

— Давай обсудим это завтра. Кстати, не нужно ли мне принять что-нибудь от малярии?

— Это надо было сделать неделю назад.

— Тогда я даже не подозревала, что окажусь здесь. Ты сам что принимаешь?

— Вообще ничего. У меня случались приступы малярии, малярийные паразиты сидят в моей крови два с лишним десятка лет. И принимать сейчас профилактические средства уже довольно бессмысленно. Но сплю я всегда под москитной сеткой.

Луиза задержалась в дверях:

— Хенрик никогда не говорил с тобой о Кеннеди?

— О президенте? Или его жене? О Джоне Ф. или о Джекки?

— О его исчезнувшем мозге.

— Я понятия не имел, что мозг исчез.

— Он говорил с тобой об этом?

— Ни разу. Я бы такого не забыл. Зато я помню тот ноябрьский день шестьдесят третьего года. Я тогда учился в Уппсале. Дождливый день и скучные до зевоты лекции по юриспруденции. Тут-то и передали это сообщение, радио разрывалось от репортажей, и потом все как-то странно стихло. А ты что помнишь?