Антик с гвоздикой

Постно-набожные лица окруживших калек людей тоже оживились, они повернулись в сторону кукольников.

Мальчишка расстелил прямо на земле ветхий коврик и принялся крутить колесо, становиться на голову и на мостик, ходить на руках, умудряясь при этом отпускать такие шутки, что толпа заходилась в хохоте, а у Ксении краснели уши. Она уже подумывала о том, что зря, наверное, привезла сюда Павлика. Но даже не предприняла попытки сказать ему об этом. Племянник был вне себя от восторга, подпрыгивал на сиденье от возбуждения и хлопал Егора по плечу, когда мальчишка по-особому удачно исполнял очередной гимнастический трюк. А когда тот закончил свое выступление, начал громко хлопать в ладоши и, завернув пятачок в бумажку, бросил его в картуз юному акробату, с которым тот обходил по кругу зрителей.

В это время старик установил ширму и спрятался за ней.

Мальчишка встал рядом с ширмой. Из-за нее высунулась рука и подала ему балалайку. Он тотчас заиграл разухабистую «Барыню», а на ширме появилась длинноносая фигурка с колючими глазками, в колпачке и в красной широкой рубахе.

— Петрушка! — радостно выдохнул Павлик вместе с толпой, узнавшей своего любимца, непременного героя народных кукольных представлений.

— Ха-ха-ха! Мое почтение, господа! — приветствовал зрителей Петрушка. — Вот и я приехал сюда, не на тройке, не пешком, не на палке верхом, не в тарантасе-рыдване, а в рваном кармане!

— Здорово, Петр Иванович! — выкрикнул из толпы чей-то веселый голос. — Милости просим с нами щец похлебать.

И представление началось, то самое уличное действо, которое так любили во всех городах и весях России и сто, и двести, и триста лет назад…

Петрушка, этот несносный плут, забияка и драчун, смеялся, подплясывал под дудочку и балалайку дедова внука, распевал веселые куплеты. Он безбожно торговался с цыганом, бранился с капралом, объегоривал доктора, бил всех палкой и до тех пор сыпал шутками-прибаутками, которые и впрямь нельзя было повторять в приличном обществе, пока его самого не уволокла за длинный нос проворная собака Шавка.

Ксения смеялась как безумная над проделками проказника в колпачке. И сейчас почти ничем не отличалась от своего племянника, который все порывался спрыгнуть с коляски и бежать в гущу зрителей, чтобы рассмотреть представление поближе. Егор тоже смеялся — словно в бочку бухал, но, в отличие от Ксении, не забывал о своих обязанностях ни на секунду. И, вовремя схватив Павлика за руку, несколько раз пресек его попытки сбежать от своих сторожей.

Особенно им понравился эпизод, в котором на ширме появился благообразный господин с аккуратным брюшком, гладко выбритый, с тонкими усиками и брезгливой гримасой на лице. Он носил на носу пенсне в золотой оправе, на голове — котелок. И, прохаживаясь уверенно взад-вперед вдоль ширмы, говорил строго и назидательно.

— Ты что расшумелся, рвань такая? — спрашивал он Петрушку тоном уездного исправника. — Нешто не понимаешь, что порядок нарушать воспрещается?

— А что за штука такая — порядок, ваша милость? С чем его едят, чем запивают? — кривлялся Петрушка, пряча за спиной дубинку.

— Порядок — это строгость, — вещал господин. — Это чтоб каждый сверчок знал свой шесток, — заявлял он не менее важно. — Чтоб каждый рот на замке держал и языком зря не болтал. У нас сейчас закон таков: ложиться после петухов и вставать до петухов. Собак не гонять, мух не ловить, баклуши не бить, пень не пинать, против ветру не с… а работать до поту, забыть про свою заботу…

— А, — догадывался Петрушка, — порядок такой, от которого хоть волком вой! Не его едят, а он ест! Не запивают им, а захлебываются!

Затем господину тоже попадало дубинкой по голове, он убегал под громкий лай Шавки и смех зрителей. А Петрушка весело кричал мальчику:

— Кешка, что это за тип, дюжину раз уже бит, а все про порядок вопит?

— А то коллежский секретарь Благонравный, — отвечал весело лохматый Кешка. — Он за то жалованье получает, чтоб нам про порядок зудеть и не дать себе с голоду помереть.

— А если я пройдусь по нему дубиной, проглотит он язык свой длинный? — спрашивал лукаво Петрушка и потрясал своим грозным оружием.

— Бей, не жалей! — отзывался Кешка. — А я похоронный марш сыграю, а то и плясовую, коли попросишь!

По мере того как шло представление, зрителей прибавлялось, толпа густела.

«Ну Петрушка, ну дает, бесов сын!» — раздавались одобрительные выкрики. А каждая весьма соленая шутка сопровождалась градом смачных замечаний. «Вот шельма! Вот окаянный!» — были самыми благочестивыми из тех, что витали над ярмарочной площадью и головами довольной публики. Даже калеки на время перестали голосить и, опираясь руками о заплеванную брусчатку, пытались подтянуть выше свои тела, чтобы рассмотреть, что происходит за спинами плотно сгрудившихся людей.