Вихри Валгаллы

– Пока же займемся делом грязным, но необходимым, – подвел он черту под разговором и позвонил в серебряный настольный колокольчик.

ГЛАВА 7

Первым к ним в кабинет ввели мужчину лет сорока, одетого в обычный по тем временам полувоенный костюм – френч с большими накладными карманами, широкие галифе и ботинки на толстой тройной подошве с твердыми крагами. Достаточно умное, со вчерашнего утра небритое лицо, начинающий наливаться всеми цветами спектра кровоподтек от переносицы до угла рта. Веревку с запястий у него явно сняли только что, и он шевелил пальцами и массировал затекшие кисти.

Взгляд его Шульгину показался знакомым, не лично, а той куда большей свободой и независимостью, чем у нормальных русских людей, и он обратился к пленнику сразу по-английски. Пробный шар, так сказать, подкрепленный той штукой, что лежала на диване, прикрытая газетой. А, как известно, с помощью Антона Сашка изучил язык на уровне автора знаменитого вебстеровского словаря. И произношение имел самое что ни на есть оксфордское. На каком уже тогда разговаривали только природные аристократы в собственном узком кругу. И еще, возможно, профессор Хиггинс из «Пигмалиона».

В глазах допрашиваемого метнулось удивление, которого Шульгину было достаточно.

– Садитесь, достопочтенный сэр, и будьте как дома. Еще несколько минут, и леди Лариса сможет подать нам очень неплохое виски, сигары, а то и ростбиф, если мы ее попросим. Нет-нет, представляться друг другу будем позже, согласитесь, это немедленно к чему-то обязывает. А в среде джентльменов говорить те вещи, что я собираюсь довести до вашего сведения, как-то не принято. Посему останемся пока инкогнито, при том что вы мое имя и так знаете, а я о вашем догадываюсь…

Изобразив эту тираду, Сашка откинулся на спинку кресла, размял очередную папиросу, чисто русским движением заломил ее мундштук, затянулся с чувством собственного достоинства.

Пленник явно колебался. Шульгин отлично понимал, о чем тот думает. Русский язык его наверняка страдает хоть какими-то погрешностями, и выдавать себя за русского – заведомо обречено на неудачу, сопряженную причем с потерей лица. Но и сразу признаться в своей национальной и служебной принадлежности тоже неприемлемо для кадрового разведчика, которым он, несомненно, является.

Сашка решил ему помочь.

– Ну, если ваши принципы того требуют, я могу вам позволить минут пять поизображать из себя глухонемого или, скажем, красного интернационалиста, мадьяра или немца. Чеха не надо, у славян акцент трудный для имитации. Но не больше, свободным временем не располагаю. При недостижении соглашения в отведенный мной отрезок времени оставляю за собой право прибегнуть к нецивилизованным методам. Лариса Юрьевна, продемонстрируйте… – перешел он на русский язык.

У Шульгина имелся небольшой, но успешный опыт следовательской работы с руководителями советской ВЧК, и он решил велосипедов не изобретать.

Лариса сдернула салфетку с откидного столика рядом со своим диваном. Взгляду открылась закопченная паяльная лампа, позаимствованная у машиниста паровоза, и извлеченное из полевого телефона магнето.

– К сожалению, утюга у нас не имеется. Чем богаты, как говорится… Мне жаль использовать столь грубые доводы, но ведь это ваши нынешние друзья первыми решили вернуть Россию к раннему средневековью. Культурным людям, вроде нас с вами, они должны казаться отвратительными…

Лицо Сашкиного собеседника передернула нервная гримаса.

– Что вы от меня хотите? – спросил он по-английски.

– Уже прогресс, – обрадовался Шульгин. – Для начала полные анкетные данные, цель вашей акции, заказчики, организаторы и, по возможности, смысл происходящего. Это пока все, что меня интересует. Если за время дороги до Харькова мы достигнем полного взаимопонимания, могу обещать вам не только жизнь и свободу, но и вполне приличное вознаграждение. Если же нет – задумайтесь о том, чем в данный момент заняты ваши недавние соратники. Нет, не чем они заняты, а кто занят ими? Как медик я уверен, что могильные черви уже учуяли приятный для них запах…

Все это Шульгин говорил с располагающей, абсолютно светской улыбкой, выбирая наиболее вежливые обороты языка, время от времени поглядывая на Ларису как бы за подтверждением своих слов, а она отвечала ему равнодушным, даже сонным взглядом. Сашка подумал, что и ему от этого взгляда делается не по себе. Ночь девушка не спала и пережила сильнейшее нервное напряжение во время боя, но все-таки… Куда понятнее был бы лихорадочный блеск глаз и едва сдерживаемая истерика… Или ей на самом деле нравится такая роль?