Присягнувшие Тьме

В сумерках за письменным столом сидел старик в черной сутане и что-то писал. Слабый свет из огромного окна падал сзади на его лысину. Он поднял голову и посмотрел на меня тяжелым взглядом:

— Кто вы такой? Кто вам позволил?

Я протянул ему удостоверение, назвался и тут же объявил причину визита — Агостина Джедда. Мне было не до церемоний. Человек в сутане опустил глаза на бумагу. У него было невозмутимое лицо, похожее на бульдожью морду.

— Уходите отсюда, — сказал он спокойно. — Мне нечего вам сказать.

Я закрыл за собой дверь и подошел к столу. Окружающие нас картины казались монохромными.

— А вот я, напротив, полагаю, что вы много чего можете рассказать, и я не уйду, пока всего не услышу.

Архиепископ медленно поднялся, опершись кулаками о стол. От него исходила невероятная сила. Шестидесятилетний колосс, который мог бы еще нести дубовый крест во время процессии. Или выкинуть меня в окно.

— Что это за тон? — Он стукнул кулаком по столу во внезапном приступе гнева. — Со мной здесь так не разговаривают!

— Все когда-то случается.

Прелат прищурился, как будто хотел меня лучше рассмотреть. На груди у него тускло блестел золотой крест. Уже гораздо тише он произнес:

— Вы сумасшедший. Вы, видимо, не в курсе, что вокруг нас рушится мир?

— Ничего, он еще поскрипит, пока я не узнаю правду.

— Вы сумасшедший…

Архиепископ тяжело сел, сдаваясь:

— Пять минут. Так что вы хотите знать?

— Ваше профессиональное мнение. Как вы объясняете преступление Агостины Джедды?

— Эта женщина — чудовище.

— Агостина Джедда — избранница Бога. Официально признана чудесно исцеленной. Вашей епархией. Вашим комитетом экспертов и духовных лиц. Римской курией. Вы подтвердили ее физическое и душевное выздоровление. Как она могла измениться так… кардинально? Или как вы могли так ошибиться? Не разглядеть дремавшего в ней безумия?

Архиепископ не поднимал глаз. Рассматривая свои ладони — широкие, серые, неподвижные в темноте, он пробормотал:

— Я дал себе слово больше об этом не говорить.

— Отвечайте!

Он приподнял веки. Его взгляд был необычайно пронзителен, полон силы. Такой взгляд должен пронимать до самого нутра аудиторию, когда он поднимается на церковную кафедру и смотрит на прихожан.

— Мы ошиблись, но не так, как вы думаете.

— А как я думаю?

— Мы просто перепутали полюса. И все.

— Я не понимаю.

— Агостина чудесно исцелена не Господом. Она чудесно исцелена дьяволом.

Я застыл на месте, когда услышал эти слова.

— Чудесно исцелена дьяволом?

— Агостина была спасена демоном. Теперь мы в этом уверены. Она нас всех одурачила. Своими молитвами, своими паломничествами, своей деятельностью сестры милосердия. Все это обман. Агостина очнулась одержимой. Ее спас Сатана. Она играла роль, чтобы сильнее нас оскорбить. Дьявол — лжец. Перечитайте святого Иоанна: «…когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи».

У меня сильно закружилась голова, но я успел уловить самое важное: монсеньор Паоло Кореи и, несомненно, вместе с ним вся его епархия и церковные власти признавали за демоном способность исцелять. То есть считали его высшим существом — или низшим, если желаете поиграть словами.

Сатана как воплощение сверхъестественной силы!

— Как вы можете так говорить? Мы живем не в Средневековье!

Мой собеседник схватил чистый бланк со штампом архиепископства и нацарапал на нем какое-то имя и адрес, затем произнес усталым голосом:

— Ваши пять минут истекли. Если хотите узнать больше, ступайте к теологам Ватикана. Может быть, вас примет кардинал ван Дитерлинг. — Он подтолкнул ко мне листок. — Вот его координаты.

— Он экзорцист?

Кореи покачал бульдожьей головой. Он откровенно улыбался в темноте:

— Экзорцист? Это вы живете в Средневековье.

63

Снаружи было темно, как ночью.

Темнота была волшебной — в воздухе порхал пепел, сбиваясь в стайки, которые тотчас же рассеивались, как скворцы во время перелета. Кафедральный собор Катании едва можно было разглядеть, стоя в двух шагах от него. Люди достали зонтики, у машин не переставая работали дворники, но тем не менее не чувствовалось ни малейшего признака паники.

Я снова поднялся по улице Этнеа к своей машине, почти исчезнувшей под слоем пепла. Я машинально оглядел улицу. Маячивший на противоположном тротуаре силуэт пробудил во мне смутное воспоминание. Тощий мужчина в длинном кожаном пальто. Я не различал его лица, но его лысина выделялась своей белизной. Внезапно я понял, что это один из тех двух убийц в Альпах. Это его я видел тогда на заснеженной стройплощадке — то же пальто, та же худоба, та же напряженность позы.