Присягнувшие Тьме

— Жид говорил о самопожертвовании, которого требует приобщение к Богу. Даже сами эти врата — узкая щель, фильтр. В конце — безупречность, которая…

Она прогнала мои размышления непринужденным жестом. Я снова представил себе ее округлости под джемпером, синие жилки, просвечивающие сквозь белую кожу. Во мне продолжал подниматься жар. Неудержимый и знакомый. Я ощутил эрекцию.

— Какое самопожертвование? — спросила она более твердым голосом. — Для того чтобы прикоснуться к Богу, нужно себя уничтожить? Как раз наоборот! Надо быть собой. Прислушиваться к себе, чтобы найти спасение. Это слова Христа — Бог в нас!

— Вы католичка?

— Если бы не была, то здесь бы стала. Здесь больше нечего делать!

Она машинально перелистывала страницы. На лице ее появилось строгое выражение. Я понял, что первая Манон — это только преддверие другой, более глубокой. Теперь ее лицо было суровым, напряженным, мрачным. В девушке нашло секретный приют другое существо: серьезное, строгое, печальное, обладающее ночной красотой.

Я осознал, что она продолжала говорить:

— Что? Извините меня, я немного отвлекся…

Она хрипло засмеялась, почти как мужчина. Тотчас же вернулся свет. Ее маленькие резцы сверкнули между ее губ, как вечные снега.

— Можно перейти на «ты», не правда ли? Я говорила, что меня здесь редко навещали.

— Вы… ты скучаешь?

— Да просто подыхаю от скуки!

Наши реплики, казалось, были расписаны как в фильме, только в них не было никакой логики, так как страницы сценария перепутались.

— Раньше, — продолжала Манон, — я была студенткой биофака. У меня были друзья, экзамены, кафе, где я любила проводить время. Я излечилась от своих прежних страхов, от постоянной настороженности…

Она поджала под себя ногу.

— А потом наступило прошлое лето. Моя мать исчезла. Я оказалась один на один с полицейскими. Я не понимала, кто или что мне угрожает. Кошмар вернулся в одно мгновенье. Появился Анджей и уговорил меня приехать и укрыться здесь. Он был очень убедителен. Сегодня я уже не знаю, что происходит. Но по крайней мере чувствую себя в безопасности.

Пошел дождь. В галерее стало свежее. Я хранил молчание, и выражение лица у меня, видимо, становилось зловещим. Манон снова засмеялась и погладила меня по щеке:

— Я надеюсь, что ты здесь останешься! Поскучаем вдвоем!

От прикосновения ее пальцев по телу пробежала электрическая искра. Желание исчезло, уступив место более широкому, всеобъемлющему чувству. Опьянению, которое уже походило на любовное оцепенение. Я попал в ловушку. Где была Манон, которую я рисовал в своем воображении? Маленькая одержимая, переступившая порог смерти? Женщина, подозреваемая в убийстве, в сговоре с дьяволом, в…

Она поднялась. Дождь устремился в галерею с шумным ликованием, обрызгав наши лица:

— Пошли. Потом наварим борща!

86

Этой ночью в своей монашеской келье я лицом к лицу встретился со своим самым тайным врагом. Неискушенностью в сердечных делах.

В моей сексуальной жизни было два разных периода. Первый был эрой любви к Богу. Беззаветной и непорочной. До семинарии в Риме я и не помышлял об отношениях с женщинами. Это не приносило мне ни малейших страданий, ибо мое сердце было занято. Зачем зажигать спичку в церкви, когда она наполнена свечами?

Иллюзия не проходила. Иногда, конечно, неосознанные стремления волновали мое сознание, острая боль раздирала мое естество. И тогда я вступал в изматывающий цикл мастурбаций, молитв, покаяний. Личная камера пыток…

Все изменилось в Африке.

Меня там ждали земля, кровь, плоть. Накануне резни в Руанде в хижине из рифленого железа я переступил черту. Я об этом не вспоминал или вспоминал как об автомобильной аварии. Удар, сильнейшая встряска, помрачение рассудка. Я не испытал ни малейшего удовлетворения, никаких чувств. Но у меня возникла уверенность, что эта женщина, сверкание ее кожи, взрывы смеха спасли мне жизнь.

Я испытал к ней тайную признательность за этот взрыв, за это освобождение. Без этой встречи я со временем сошел бы с ума. Однако в то утро я сбежал, не сказав «прощай». Я ушел как вор, сжав зубы, на другой конец города, в то время как радио изрыгало призывы к насилию…

Я укрылся в церкви и трое суток подряд молился, вымаливая прощение у неба, зная, что не оскорбил его своим поступком, что, наоборот, смогу теперь лучше молиться, лучше любить Бога.