Присягнувшие Тьме

— Одна из которых посвящена дьяволу.

— Ну да, в ноябре.

— Можешь составить список участников, тем докладов и так далее?

— Без проблем.

— А кто их финансирует?

— Паломники вносят пожертвования. Похоже, этого хватает.

— А что с электронной почтой?

— Я разговаривал с секретарем. Он клянется, что ничего не получал.

— Он лжет. Люк послал три сообщения 18 и 20 октября.

— И тем не менее парень не в курсе.

— Поищи еще.

Я поблагодарил Фуко за работу.

— Мат, у меня могут возникнуть проблемы с «быками».

— Знаю. Они с тобой связались?

— Спасибо, что не связали. Кондансо и еще один тип.

— Что ты им сказал?

— Напустил туману. Мол, Люк плотно с нами работал, но у него просто не было времени передать нам все данные.

— И как они на это прореагировали?

— Поржали. Они не сойдут со следа — это ясно.

— Дюмайе прикроет нас на сорок восемь часов, начиная с сегодняшнего дня.

— Этого слишком мало.

— Значит, придется пошевеливаться.

Я принялся за дело Ларфауи. С первых же строк его история всплыла в моей памяти. Я уже как-то имел с ним дело.

Ларфауи, Массин Мохаммед. Родился 24 февраля 1944 года в Оране. Был еще слишком молодым, чтобы служить в армии во время французских «операций по поддержанию порядка» в Алжире, но достаточно взрослым, чтобы потихоньку примкнуть к Фронту национального освобождения. Подозревался в соучастии в организации терактов в Алжире. Десять лет спустя на деньги, полученные по наследству от родителей-бакалейщиков, открыл бар в Таманрассете у «Ворот Сахары». В 1977 году пересек пустыню и построил отель-ресторан в Ага-десе в Нигере. Много лет его дела процветали. Во владении кабила было около восьми кафе и отелей в Африке, и зона его влияния распространялась до Браззавиля и Киншасы…

Я все это знал и раньше, но теперь появились некоторые подробности. В Париже Ларфауи стал одним из самых крупных поставщиков, снабжавших пивные, и получил прозвище Африканец. Он был известен особым пристрастием к африканкам. Массина Ларфауи распаляли черные задницы.

Вот на что намекал Сайд. Не просто шлюха, а черная шлюха. «У вас есть возможности ее отыскать», — сказал этот ловкач. Прямой намек на мое знание африканской криминальной среды, и особенно сети проституции и сутенерства. 18 часов. В этих джунглях ничего не узнаешь по телефону, да и идти туда сейчас не имеет смысла. Надо было дождаться ночи, вернее — глубокой ночи.

Я позвонил Маласпе:

— Как продвигается дело в Ле-Пере?

— Нюх тебя не подвел. Цыгане развязали языки. Одно и то же имя всплывало в таборах в Гриньи и Шампиньи. Румынский цыган, из рода Калдераш. Говорят, он не в себе. Буйный, параноик, мистик. Ребята из Кретея проверяют его алиби.

— Замечательно. Позвони-ка Мейеру и все это ему передай. Пусть он нам составит подробный рапорт, чтобы завтра утром положить его на стол Дюмайе.

— Между прочим, он вообще-то человек семейный, ты в курсе?

— Дело не терпит отлагательств. А что там с образком?

— Стандартная копия. Работа кустарная. Их штампует заводик в Веркоре и…

— Завтра мне нужна подробная справка.

— Мат…

— Что? У тебя тоже семья?

— Нет, но…

— Тогда за дело!

Я отключил мобильный, выключил служебный телефон и запер дверь. Откинувшись в кресле и накрывшись плащом вместо пледа, я погасил свет.

Будильник на часах был поставлен на полночь. Самое время для высадки на «Черный континент».

17

Африканская ночь.

Совсем иная ночь лежала на другом берегу парижского мрака. Зыбкая земля, откуда доносился приглушенный гул и тепло от жаровен. Таинственный берег музыкальных ритмов и запахов рома, вырывавшихся из приотворенных дверей кабаков, из бакалейных лавок, где скрываются подпольные бары, лестницы, ведущие в обжитые подвалы.

Как мне были знакомы эти огни, от самых ярких до тусклых керосиновых ламп, у парижских ворот или на северной окраине города. Работая в Отделе по борьбе с проституцией, я постоянно наведывался в эти места, где кроме музыки и выпивки всегда предлагалась и продажная любовь.

Я начал обход с левого берега. Лучшие заведения с африканскими проститутками были здесь, в Сен-Жермен-де-Пре: на улице Дофин — кабак «У Руби», который я любил за его неспешный, беспечный уют, за само место, где он располагался, — посреди литературного района, за темно-красной лаковой дверью в китайском стиле, в глубине двора, мощеного, как в XVII веке.