Присягнувшие Тьме

— О каком убийстве идет речь?

— Это я хотел узнать у вас. В Париже были получены сообщения, в которых…

— Вы напрасно проехали семьсот километров. Сожалею, но нам неизвестны причины смерти Сильви Симонис.

— А вскрытие?

— Оно не дало результатов. Ни подтверждающих версию убийства, ни каких-либо других.

Уж не знаю, каким судебным следователем была Корина Маньян, но обманщицы из нее не вышло. Она даже не попыталась казаться правдоподобной. На стене у нее за спиной я заметил большую вышитую мандалу. Символическое изображение Вселенной в представлении тибетских буддистов. На этажерке стояла бронзовая статуэтка Будды. Я настаивал:

— Насколько мне известно, тело находилось сразу в нескольких стадиях разложения.

— Ах это… Наш патологоанатом не видит здесь ничего необычного. Разложение не следует каким-либо строгим правилам. В этой области все возможно.

Я уже пожалел, что назвался журналистом. Представительница прокураторы никогда бы не стала так нагло лгать сыщику из уголовки. Она снова высморкалась, вынула продолговатую железную трубочку, достала немного мази и потерла виски.

— Тигровый бальзам, — пояснила она. — Только он мне и помогает.

— От чего умерла та женщина?

— Повторяю, никто этого не знает. Несчастный случай, самоубийство — по состоянию тела судить невозможно. Сильви Симонис вела очень уединенный образ жизни. Опрос соседей тоже ничего не дал. — Она помолчала и взглянула на меня с подозрением: — Я не поняла, в какой газете вы работаете?

Прежде чем закрыть за собой дверь, я на прощание помахал ей рукой. В коридоре верхушки деревьев стучали по оконным стеклам. Я и так был готов к тому, что следствие окажется трудным. Но все обстояло еще хуже.

27

Район Трепийо, в западной части города.

Позади муниципального бассейна размещался центральный отдел местной жандармерии. На стоянку я проник без проблем — на входе не было даже постового — и припарковал машину между двумя «пежо». Мне следовало бы ехать прямо в Сартуи, но очень уж хотелось взглянуть на тех, кто вел дело о столь тщательно охраняемом трупе.

Я выбрал самое внушительное здание казарменного типа, нашел лестницу и поднялся на один пролет. Ни одного человека в форме я не встретил. Заглянув в коридор второго этажа, я наткнулся на табличку «Следственный отдел». Ни души. На третьем этаже еще одна табличка: «Опергруппа жандармерии».

Дверь была приоткрыта. Двое жандармов дремали перед коммутатором, над которым висела карта региона. Я представился, вновь назвав вымышленное имя и профессию, и спросил, не могу ли поговорить с тем, кто вел дело Симонис. Жандармы переглянулись. Один из них молча вышел.

Через пять минут он вернулся и провел меня на четвертый этаж в комнатку, обставленную по-спартански: белые стены, деревянные стулья и стол из пластика. Не успел я выглянуть в окно, как в дверях появился тощий тип с двумя пластиковыми стаканчиками в руках. По комнате поплыл запах кофе. На вошедшем не было ни фуражки, ни форменной куртки, только светло-голубая рубашка с расстегнутым воротом, на плечах погоны.

Не проронив ни слова, он поставил передо мной стаканчик с кофе, а сам сел напротив. Это означало приказ: я не стал возражать и сел.

Офицер рассматривал меня в упор, а я, в свою очередь, изучал его. Ему было от силы лет тридцать, и, однако, я был уверен, что именно он занимался делом Симонис. Во всем его облике чувствовалась решимость. Коротко остриженные волосы окружали его голову, как черный монашеский капюшон. Слишком близко посаженные темные глаза напряженно сверкали из-под густых бровей.

— Капитан Стефан Сарразен, — наконец произнес он. — Корина Маньян мне звонила.

Он говорил очень быстро, давясь и проглатывая слоги. Я опять представился не тем, кем был:

— Я журналист из Парижа, и…

— Кого вы хотите обмануть?

У меня напрягся затылок.

— Вы из уголовки. Верно?

— Я здесь неофициально, — признался я.

— Это мы уже выяснили. Что вам известно о Сильви Симонис?

У меня все больше пересыхало во рту:

— Ничего. Я прочел всего две статьи. В «Эст републикен» и в «Курье де Юра».

— Почему вас интересует это дело?

— Оно интересовало одного из моих коллег — Люка Субейра.

— Никогда не слышал о таком.

— Он пытался покончить с собой. Теперь он в коме. Он мой друг, и я должен знать, что за мысли его одолевали, когда он принимал это… решение.