86  

Именно тогда я услышал смех.

У колодца мелькнуло видение: руки, хватающие розовую куртку, послышался легкий смешок. Это было мимолетной вспышкой, а скорее, подспудным откровением, от которого хочется сощуриться и напрячь слух. Я собрался, карауля очередное видение, но ничего не произошло. Хотел было уйти, но тут меня застигла новая вспышка: чьи-то руки толкают куртку, мимолетное движение, шелест акрила по камню, крик, заглушённый бездной.

От потрясения я свалился в терновник. Значит, ужас еще не улетучился из этого места. Оно еще хранило отпечаток убийства. В том, что произошло, не было ничего сверхъестественного. Скорее способность воображения проникать в круг, отмеченный насилием, расшифровывать его, воспринимать на другом уровне сознания.

Я выбрался из кустарника и попробовал снова вызвать эти видения. Но ничего не вышло. С каждой попыткой они только удалялись, как сон, который после пробуждения улетучивается тем быстрее, чем больше стараешься удержать его в памяти.

Я повернул назад, пробираясь сквозь ветки и колючки. Казалось, земля прогибается у меня под ногами. Пора было пересекать границу.

38

У порога стоял постер: «Кислая капуста — 20 франков; пиво — по желанию!» Я толкнул двустворчатые, как в салуне, двери «Фермы Зиддер». Ресторан, выстроенный из дерева, напоминал трюм корабля: так же темно, так же сыро. К пивным парам примешивался запах остывшего табачного дыма и прогорклой капусты. В зале никого не было. Остатки со столов еще не убраны.

Соседи Ришара Мораза сказали мне, что по субботам он завтракает в этом баварском ресторанчике. Но было уже полчетвертого. Я опоздал. Однако в глубине зала одинокий толстяк в рабочем комбинезоне из ткани в тонкую полоску все еще читал газету. Настоящая гора с тектоническими складками. В статьях Шопара упоминался великан «весом более ста килограммов». Может, это и есть мой часовщик… Он сидел, уткнувшись в газету, на носу очки, на столе кружка пива с шапкой пены. Почти на каждом пальце по перстню с печаткой.

Я выбрал столик неподалеку, поглядывая в его сторону. Лицо его показалось мне жестким, а взгляд — еще жестче. Но в этом лице, обрамленном короткой бородкой, проглядывало и некоторое благородство. Моя уверенность только возросла: Мораз. Я был согласен с Шопаром: при взгляде на него сразу чувствовалось — «виновен».

Я заказал кофе. Толстяк, не отрывая глаз от газеты, спросил у бармена:

— Маленький, черный. Шесть букв.

— Кофе?

— Шесть букв!

— Эспрессо?

— Ладно, брось.

Бармен пододвинул мне чашку. Я сказал:

— Пигмей.

Толстяк бросил на меня взгляд поверх очков, снова уткнулся в газету и объявил:

— То, что ведет человека. Восемь букв.

Бармен рискнул предположить:

— «Альфа-ромео»?

Я подсказал:

— Сознание.

На этот раз он рассматривал меня дольше и, не отрывая взгляда, произнес:

— Отсутствие посадок. Шесть букв.

— Целина.

Когда я только начинал работать в полиции и много времени проводил в засадах, я часами разгадывал кроссворды и помнил наизусть все определения. Мой собеседник недобро улыбнулся:

— Чемпион, что ли?

— Приносит неприятности. Семь букв.

— Непруха?

Я положил на стойку свое трехцветное удостоверение:

— Легавый.

— Думаешь, смешно?

— Вам видней. Это вы Ришар Мораз?

— Мы в Швейцарии, приятель. И ты можешь засунуть эту карточку себе туда, куда я подумал.

Я убрал документ и одарил его самой любезной улыбкой:

— Я подумаю над вашим предложением. А вы пока ответьте мне на несколько вопросов, только быстро и без фокусов. Идет?

Мораз допил пиво, потом снял очки и сунул их в карман комбинезона:

— Чего тебе надо?

— Я расследую дело об убийстве Сильви Симонис.

— Очень оригинально.

— По-моему, это дело связано с убийством Манон.

— Еще оригинальней.

— Вот я и обратился к вам.

— Да ты просто чудак, дружище.

Часовщик повернулся к бармену, начищавшему кофеварку:

— Плесни еще пивка. От этих тупых придурков всегда хочется пить.

Я пропустил грубость мимо ушей. Мне было уже ясно, что это за тип: напористый горлопан, куда более хитрый, чем позволяла предположить его показная грубость.

— Четырнадцать лет прошло, а меня все еще достают из-за этого дела, — сказал он подавленно. — Ты сам-то видел, в чем меня обвиняли? Там все шито белыми нитками. Их козырь — эта игрушка, меняющая голос, изготовленная в мастерской, где работала моя жена.

  86  
×
×