Именно тогда я услышал смех.
У колодца мелькнуло видение: руки, хватающие розовую куртку, послышался легкий смешок. Это было мимолетной вспышкой, а скорее, подспудным откровением, от которого хочется сощуриться и напрячь слух. Я собрался, карауля очередное видение, но ничего не произошло. Хотел было уйти, но тут меня застигла новая вспышка: чьи-то руки толкают куртку, мимолетное движение, шелест акрила по камню, крик, заглушённый бездной.
От потрясения я свалился в терновник. Значит, ужас еще не улетучился из этого места. Оно еще хранило отпечаток убийства. В том, что произошло, не было ничего сверхъестественного. Скорее способность воображения проникать в круг, отмеченный насилием, расшифровывать его, воспринимать на другом уровне сознания.
Я выбрался из кустарника и попробовал снова вызвать эти видения. Но ничего не вышло. С каждой попыткой они только удалялись, как сон, который после пробуждения улетучивается тем быстрее, чем больше стараешься удержать его в памяти.
Я повернул назад, пробираясь сквозь ветки и колючки. Казалось, земля прогибается у меня под ногами. Пора было пересекать границу.
38
У порога стоял постер: «Кислая капуста — 20 франков; пиво — по желанию!» Я толкнул двустворчатые, как в салуне, двери «Фермы Зиддер». Ресторан, выстроенный из дерева, напоминал трюм корабля: так же темно, так же сыро. К пивным парам примешивался запах остывшего табачного дыма и прогорклой капусты. В зале никого не было. Остатки со столов еще не убраны.
Соседи Ришара Мораза сказали мне, что по субботам он завтракает в этом баварском ресторанчике. Но было уже полчетвертого. Я опоздал. Однако в глубине зала одинокий толстяк в рабочем комбинезоне из ткани в тонкую полоску все еще читал газету. Настоящая гора с тектоническими складками. В статьях Шопара упоминался великан «весом более ста килограммов». Может, это и есть мой часовщик… Он сидел, уткнувшись в газету, на носу очки, на столе кружка пива с шапкой пены. Почти на каждом пальце по перстню с печаткой.
Я выбрал столик неподалеку, поглядывая в его сторону. Лицо его показалось мне жестким, а взгляд — еще жестче. Но в этом лице, обрамленном короткой бородкой, проглядывало и некоторое благородство. Моя уверенность только возросла: Мораз. Я был согласен с Шопаром: при взгляде на него сразу чувствовалось — «виновен».
Я заказал кофе. Толстяк, не отрывая глаз от газеты, спросил у бармена:
— Маленький, черный. Шесть букв.
— Кофе?
— Шесть букв!
— Эспрессо?
— Ладно, брось.
Бармен пододвинул мне чашку. Я сказал:
— Пигмей.
Толстяк бросил на меня взгляд поверх очков, снова уткнулся в газету и объявил:
— То, что ведет человека. Восемь букв.
Бармен рискнул предположить:
— «Альфа-ромео»?
Я подсказал:
— Сознание.
На этот раз он рассматривал меня дольше и, не отрывая взгляда, произнес:
— Отсутствие посадок. Шесть букв.
— Целина.
Когда я только начинал работать в полиции и много времени проводил в засадах, я часами разгадывал кроссворды и помнил наизусть все определения. Мой собеседник недобро улыбнулся:
— Чемпион, что ли?
— Приносит неприятности. Семь букв.
— Непруха?
Я положил на стойку свое трехцветное удостоверение:
— Легавый.
— Думаешь, смешно?
— Вам видней. Это вы Ришар Мораз?
— Мы в Швейцарии, приятель. И ты можешь засунуть эту карточку себе туда, куда я подумал.
Я убрал документ и одарил его самой любезной улыбкой:
— Я подумаю над вашим предложением. А вы пока ответьте мне на несколько вопросов, только быстро и без фокусов. Идет?
Мораз допил пиво, потом снял очки и сунул их в карман комбинезона:
— Чего тебе надо?
— Я расследую дело об убийстве Сильви Симонис.
— Очень оригинально.
— По-моему, это дело связано с убийством Манон.
— Еще оригинальней.
— Вот я и обратился к вам.
— Да ты просто чудак, дружище.
Часовщик повернулся к бармену, начищавшему кофеварку:
— Плесни еще пивка. От этих тупых придурков всегда хочется пить.
Я пропустил грубость мимо ушей. Мне было уже ясно, что это за тип: напористый горлопан, куда более хитрый, чем позволяла предположить его показная грубость.
— Четырнадцать лет прошло, а меня все еще достают из-за этого дела, — сказал он подавленно. — Ты сам-то видел, в чем меня обвиняли? Там все шито белыми нитками. Их козырь — эта игрушка, меняющая голос, изготовленная в мастерской, где работала моя жена.