Я был уверен, что при таком варианте они мне ничего не успеют сделать. Получив Аллу, я тут же поднимусь в пентхаус, заблокирую лифт, позвоню Андрею, и он снимет меня с крыши на заранее заказанном вертолете… Должно получиться.
– Но тогда уже от тебя потребуются гарантии, – сказал, подумав, Панин. – Вдруг ты подсунешь пустышку?
Тут он угадал, так я и собирался сделать.
– Ну, парень… Взаимно. Мы же деловые люди. И подлинники у вас. Есть в них некоторые хитрости, но то уже повод для отдельного разговора… Гарантией они в любом случае служить могут.
В итоге мои условия были приняты.
…На самом же деле все вышло далеко не так.
Встретились. Стороны представляли два вполне приличных джентльмена, ничего общего с предыдущими ребятами. Скорее адвокаты, чем громилы. Поговорили. Будто невзначай я коснулся нагрудного кармана, где лежал только что купленный кристалл с полной записью вагнеровского «Кольца Нибелунгов». По-моему, необходимая каждому приличному меломану вещь. Тем более в исполнении «Берлинер-штадт оперы». Чуть ли не под руководством автора…
Мы сидели в креслах в холле третьего этажа под густыми филодендронами. Вдали по коридору бой катил столик с напитками, в дверях номеров появлялись и исчезали постояльцы. На втором этаже у дверей конференц-зала толпились участники съезда офтальмологов, еще ниже, в главном вестибюле, тоже было многолюдно. Часто проезжали по стеклянным трубам светящиеся изнутри фиолетовые кабинки лифтов. Нормальная, деловая обстановка.
– Одним словом – все в порядке, господа. Ведите мою даму, готовьте чек, и расстанемся к взаимному удовольствию…
– Разумеется, сэр…
Я полностью расслабился, уверенный, что выиграл. И как-то не заметил, что в перспективе сходящихся к холлу коридоров вдруг стало пусто. И лифты отчего-то прекратили свое бесконечное скольжение вверх и вниз.
Один из парламентеров поднес к губам микрофон, будто собираясь доложить своим о завершении переговоров, а второй так же спокойно выстрелил мне в бок из искровика.
Прожег грудь насквозь, слева-вверх-направо. Сознание я потерял сразу. Но минуты через две-три очнулся.
Они споро отволокли меня в эркер, за огромную фарфоровую бочку с тропическим растением. Гибкие мохнатые ветви до самого пола.
Обшарили карманы, выхватили кристалл, ничем больше не заинтересовавшись, а «штейер» просто не заметили сзади под ремнем.
Все это я видел и осознавал, как сквозь липкий туман. Мой труп пристроили так, что найти его можно было только случайно или не раньше большой утренней уборки.
Не помню, сколько я там пролежал. Наверное, около часа. Когда немного полегчало и появилась способность двигаться, кое-как добрался до лифта. Со стороны, если кто видел, я производил впечатление мертвецки (прошу прощения за каламбур) пьяного.
С трудом вспомнил код, открывающий выход на крышу, выпал из кабинки и вновь отключился.
При следующем просветлении осознал себя на диване. Волнами накатывалась тошнота, нестерпимо пекло в легких, каждый вдох приходилось делать в несколько приемов. Но голова была ясная. Достаточно ясная для того, чтобы понять: спас меня только браслет. Припомнив анатомию, я определил, что разряд прошел через оба легких и сердце. Рана как у Лермонтова. С той только разницей, что я все-таки остался жив.
Поднес к глазам браслет. Экран желтый больше чем на две трети. За окнами смеркалось. Или в глазах все еще темно? Но, судя по тому, что гласит инструкция, к полуночи буду как новый. Еще полежу часик и попробую связаться с Новиковым.
А как же теперь Алла? Стало страшно и обидно за нее до слез. В буквальном смысле…
Дверь скрипнула, и в комнате появился Артур!
Прибыл по мою душу, будто ангел смерти?
…Он сильно изменился с момента нашей последней встречи. Или лучше сказать – прощания на берегу.
Отличался от себя прежнего не только одеждой – сейчас он был одет вполне прилично, – но и всем обликом. Словно наконец сумел приспособиться к своей потусторонней внешности. Без специального заинтересованного внимания и не заметить того ощущения абсолютной чуждости нашему миру, что исходило от него раньше и так поразило меня еще на станции эмбуса.
А из-за спины его вышла и присела в уголке Вера, тихая, скромная, в темном кожаном костюме, совсем не похожая на посетившую меня в Москве обнаженную по пояс рыжеволосую фурию.
Едва не поставившая точку в моей короткой, но бурной жизни.