Ксения находила всё новые и новые определения, которые доказывали важность литературы:
— Литература — это настоящая жизнь, наконец-то открывшаяся и высветленная.
Мушкетёр посмеивался:
— Литература — это сигнальная система, слуховая труба, на одном конце которой надрывается писатель, а на другом — позёвывает читатель.
Ксения не успокаивалась:
— Для умного читателя литература — не зона досуга, а зона моделирования и прогностики будущего.
Мушкетёр тоже не сдавался:
— Современная книга — это тест Тьюринга, в ходе которого читатель пытается понять, человек ли писатель?
Больше всего Ксении нравилось следующее определение:
— Литература предстаёт перед писателем как живое сверхсущество, наделённое вечной жизнью. Оно стоит над всеми современниками и соотечественниками. Все мы, великие и невеликие, знаменитые и неизвестные, пляшем под его дудку. Оно существовало до нас и переживёт нас всех. Мы умираем, а искусство остаётся. Его конечные цели нам неизвестны.
Мушкетёр возражал:
— Литература — способ душевной коммуникации и средство эффективной социализации. Остальное — рюшечки…
Они были друзья, и даже больше.
— Что ты делала вчера вечером?
— Взяла в постель журнал мод полистать — и заснула, держа его в руках. Меня этим толстым журналом чуть не прибило. А что ты делаешь по утрам?
— По утрам? «Завтрак! Завтрак!» — трубят рефлексы.
— Ты толстеешь с возрастом?
— Нет, просто брючные ремни раньше были длиннее.
— Я тоже заметила, что фотографии знакомых старушек стали заметно молодеть.
Они рассказывали друг другу то глубинное, чем не осмелились бы поделиться с реальным живым собеседником.
— Неужели жизнь состоит лишь из открывания консервных банок, покупки туалетной бумаги и смотрения в тивизор? Ведь должен же быть какой-то высочайший смысл извлечения меня из небытия на почти сто лет? Что я должен сделать в этой жизни, чем придать ей смысл?
— Исправь человечество, спаси мир.
— Нужно оно мне больно, это дурацкое человечество, этот загаженный мир.
— Если тебе не нужны ни люди, ни природа — тогда твоя жизнь заведомо бессмысленна. Ещё лет тридцать поспрашиваешь за кружечкой пива о смысле жизни — и Вселенная спишет тебя как неудавшийся шанс.
22.3. Литбриг
Понедельник — этим всё сказано! Даже глазунья на завтрак получается какой-то бельмастой.
Игорь вырулил на своём «кубике» — автомобильчике-кабинке со стандартными размерами шасси метр на метр и чуть больше в высоту — с тесной стоянки на улицу Островитянова.
Озимое бледное небо было вспахано на совесть, облачные клубочки аккуратными рядами шли с севера на юг. Солнце светило меж рядов белой облачной пашни, но было по-зимнему прохладным.
На обочине шоссе стоял столбиком крупный коричневый бобёр и с удовольствием скусывал толстый стебель медвежьей дудки, не обращая внимания на машины.
«Битцевские, — подумал Игорь, — совсем обнаглели…»
И встал на полосу вслед за маленьким грузовичком.
Игорь ехал и с наслаждением вдыхал запах свежего сена. Потом спохватился — откуда в Москве сено? Газоны в столице, конечно, стригут, но пахнет не стриженой травой, а именно сеном — душистым и сухим.
Причём пахнет уже давно! И даже травинки летят в стекло!
Игорь проследил траектории летящих соломинок и понял, что грузовичок, который едет впереди, везёт два огромных рулона сена — наверное, в конноспортивный клуб.
Так всю дорогу Игорь и ехал в шлейфе сенного дурмана.
Хорошо. И скоро необычно тёплое Рождество. Уже звенят рождественские колокольчики по тротуарам.
На обочине нужного Игорю поворота переливалась светом милицейская машина. Сердитый милиционер уже кого-то клевал, сигналя головными лампочками, и на дорогу не смотрел.
В «бригантинке» Аркаши Потапова кипело производственное утро, осложнённое понедельником.
На двери кабинета начальника светилось обычное:
«Человек, о чём думает твой крошечный мозг?»
Сюжетник Стас сидел за своим столом, лихорадочно набирая что-то на компьютере, и бормотал странную молитву:
— Приди ко мне, Дед Мороз… и подари билет в волшебную страну, где январское солнце плавит разноцветный океанский песок, а из замороженных гор лениво вылезает огненная лава…