Мой ласковый и нежный мент

Барсуков пожал протянутую ему руку, но не отпустил ее, задержал в своих ладонях и тихо спросил:

– Вы продолжаете сердиться на меня?

– За что мне на вас сердиться? – Людмила с едва заметной усмешкой посмотрела на него и попыталась освободить руку. – Да и стоит ли вспоминать о том, что необходимо как можно скорее забыть?

– Вы считаете, что это следует забыть? – Барсуков слегка сжал ее руку. – Вы хотите закрыть эту тему?

– Терпеть не могу, когда начинают говорить намеками! – рассердилась Людмила и не совсем вежливо выдернула руку из милицейских ладоней. – Да, я не хочу больше вспоминать ни о лавине, ни о…

– …о том, что мы провели ту ночь вместе?

– Вас что-то озаботило по этому поводу? – Людмила язвительно улыбнулась. – Лично к вам я никаких претензий не имею.

Барсуков улыбнулся:

– А вот я имею претензии, но не к вам, а к ночи. Вы не находите, что она слишком быстро закончилась? И не оставила нам даже светлых воспоминаний!

Он с удовлетворением отметил, что Людмила едва сдерживает гнев. Сузившиеся зрачки, раскрасневшиеся щеки… И он уже приготовился достойно встретить удар, что она вот-вот нанесет ему. Словесный, естественно. Он был уверен, что судьба Надымова ему не угрожает. Не станет же эта чудачка драться с ним, начальником районной милиции, да еще в кабинете его подчиненного?

И он оказался прав на этот раз. Хотя и отметил, как она сжала руки в кулаки. И с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но сдержалась. Знал бы этот несносный и самоуверенный мент, чего ей это стоило!

– Простите, но я была о вас лучшего мнения, Денис Максимович! А вы, оказывается, такой же пошляк, как и все ваше окружение, – произнесла Людмила сквозь зубы. – И поэтому зарубите себе на носу – никаких общих воспоминаний у нас быть не может! Никогда! – Она нервно сглотнула, обвела взглядом кабинет и презрительно усмехнулась. – А что от вас ожидать? Здесь дух мента, ментом здесь пахнет! И дух этот, увы, никогда не выветрить! – Она шагнула к порогу, но у дверей на мгновение замедлила шаг, еще раз окинула явно неуважительным взглядом сконфуженного подполковника и покинула комнату.

А Денис удрученно покачал головой. Уязвленное самолюбие – плохой помощник в налаживании добрососедских отношений. И ведь поначалу он совсем не хотел ее обижать… Он стиснул голову руками. Почему в присутствии этой женщины он постоянно не только чувствует, но и ведет себя как последний идиот? Почему все его благие помыслы разбиваются о глухую стену недоверия, граничащую порой чуть ли не с откровенной ненавистью? Неужели виной тому единственный и почти невинный поцелуй, на который он решился той ночью? Ночью, которую, как ни силился, до сих пор не сумел забыть! И что такое она сотворила с ним, если при одном ее появлении на пороге РОВД у него словно зашкалило сердце и появилось с трудом подавленное желание схватить Стаса за шиворот и отправить туда, откуда этот самоуверенный красавчик не смог бы ни в коей мере дотянуться до его неуступчивой и строптивой соседки.

Глава 12

До самого вечера в голове у Людмилы царил полнейший сумбур. Смятение охватило ее с того момента, как она увидела этот угрюмый взгляд серых глаз, заставивший бешено забиться сердце, а потом вдруг скользнуть куда-то в пятки, когда рука Барсукова слегка стиснула ее ладонь и она прочитала в его глазах то, что боялась прочитать более всего на свете.

Она вздохнула, высунула голову из-под тулупа и огляделась вокруг. К вечеру снег идти перестал и ощутимо потеплело. Луна из-за сопок переместилась на ту половину неба, что простерлась над широкой поймой реки, над укрытыми снегом островами, протоками, старицами. Прибрежные заросли черемушника отбрасывали на дорогу причудливые узорчатые тени.

Дорога вилась по льду вдоль реки, обходя промоины, припорошенные снегом наледи и не замерзшие пока опасные быстрины.

Людмила села. Кутаясь в тулуп, она глядела на блестевшую в лунном свете, убегающую назад дорогу, на темные клочки сена, раструшенного по ней вперемешку с конским навозом.

– Надо бы уже в Вознесенском быть, – недовольно сказал дед Банзай, которого она подрядила свозить ее на кордон в Корсаковку, – зря в деревне задержались, ох как зря! – Он шмыгнул носом, провел под ним огромной овчинной рукавицей и пробурчал: – По телевизору кино интересное после «Времени», а перед ним – «Поле чудес», а я тут с тобой маюсь. – Он прикрикнул на лошадь, но та и ухом не повела и продолжала так же мерно, не убыстряя темпа, бежать по дороге в сторону Вознесенского, чьи далекие огни уже проблескивали сквозь густые прибрежные кусты и раскидистые ивы.