Обман

— Подстилка белого мужика! — донимал ее Муханнад. — Ты заплатишь за все, как платят шлюхи.

Но она не думала об этом, не думала, не думала.

Салах подняла голову и посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги, на карандаш, бусины, на набросок — ничто не успокаивало и не радовало ее. Она чувствовала, что жизнь кончена. Она уже платила, платила за все. Лишь только в ней пробудилось желание, не укладывавшееся в узкие рамки ее привычной жизни, она начала платить — еще за несколько месяцев до того, как Хайтам появился в семье.

Хайтам оказался ее спасителем. Он был наделен благородным качеством — сочувствием к другим, и это качество отодвигало на задний план его собственные чувства и амбиции. Поэтому он оказался способным на такое великодушие, которое она не могла понять и предположить. Он обрадовался, когда она рассказала о беременности, и задал единственный вопрос, который начисто уничтожил ее страхи и чувство вины:

— Неужели ты молча и тайно от всех носила этот ужасный груз в своей душе целых два месяца, моя Салах?

До этого момента она не плакала. Они тогда сидели в саду на деревянной скамье, задние ножки которой глубоко вошли в грунт. Рассказывая, она не могла поднять на него глаза, понимая, что вся ее жизнь зависит от нескольких минут этого разговора. Да неужто он возьмет ее в жены, узнав, что она носит ребенка другого мужчины? И как все сложится? Даже если она сумеет смирить свое сердце и выйти за него замуж, что подумают люди, когда у нее на два месяца раньше положенного срока родится вполне доношенный ребенок? К тому же Кураши не торопился со вступлением в брак. Ее родители были уверены, что это объясняется решением мудрого человека получше узнать женщину, которая станет его женой… прежде, чем она ею станет. Но у Салах не было времени…

Поэтому она должна была поговорить с ним. Ведь ее будущее и честь ее семьи зависели от человека, которого она знала меньше недели.

— Неужели ты молча и тайно от всех носила этот ужасный груз в своей душе целых два месяца, моя Салах?

После этих слов Хайтам обнял ее за плечи. Салах поняла, что она спасена.

Ей хотелось спросить его, как он может взять ее в жены в таком положении: обесчещенной другим, беременной ребенком от другого, опозоренной мужчиной, который никогда не будет ее мужем. Я согрешила, и я поплатилась за свой грех, хотела сказать она. Но она не сказала ничего, а только чуть слышно плакала, ожидая от него решения своей судьбы.

— Что ж, мы поженимся скорее, чем я планировал, — проговорил он, словно размышляя вслух. — Если, конечно, Салах…. Если ты не хочешь выйти замуж за отца твоего ребенка.

Она с силой сжала ладони коленями. Ее слова были резкими и решительными:

— Я не могу.

— Потому что родители?..

— Я сама не могу. А родители… Если они узнают, это убьет их. Они выгонят меня… — И Салах замолчала, а горе и страх, два месяца терзавшие ее, наконец-то отступили.

Хайтам и не требовал от нее никаких других объяснений. Он понял, какие чувства она испытывала, и хотел разделить с ней тяжесть этого бремени и успокоить ее.

А может, ей это только показалось, думала сейчас Салах. Ведь Хайтам был мусульманином. Религиозным и уважающим традиции, а поэтому его, должно быть, до глубины души оскорбило, что какой-то другой мужчина прикасался к женщине, предназначенной ему в жены. И он стал искать встречи с этим мужчиной, когда Рейчел внесла смуту в его душу, рассказав о золотом браслете, том самом браслете, подарке в знак любви…

Все совершенно ясно, и сейчас Салах мысленно представляла себе их встречу: Хайтам просил, а Тео с готовностью согласился.

— Погоди, — умолял он, узнав, что она собирается выйти замуж за человека из Пакистана, выбранного родителями ей в мужья. — Ради бога, Салах, дай мне немного времени.

И он получил бы это необходимое ему время, уничтожив человека, стоявшего между ними, и предотвратив то, чему не в силах был воспрепятствовать: ее замужеству.

А теперь у нее сколько угодно времени — и вместе с тем времени совершенно нет. Избыток — потому, что нет уже рядом мужчины, готового спасти ее от позора, чтобы она не стала изгоем в своей семье. А недостаток — потому, что в ее теле растет новая жизнь, которая разрушит все, к чему она привыкла, что ей дорого, с чем она связана. Если она не будет действовать решительно и без промедлений.

Дверь за ее спиной открылась. Повернувшись, Салах встретилась глазами с матерью. На Бардах был скромный головной убор. Несмотря на палящий зной, ее одежда оставляла открытыми лишь руки и лицо. Она, по традиции, одевалась в черное, словно была в вечном трауре по кому-то, о ком никогда не говорила.