Бои местного значения

Власьев остановился и развел руками.

– У нас в Корпусе Аврелиев не изучали, но мысль верная. В первой своей части. Что же до второй… Не обессудьте…

– Да не стойте вы, не стойте, здесь главное – в потоке движения держаться, не выделяясь из народа. А если что – помню, мне один вольнодумный гэпэушник еще тогда говорил, – Шестаков махнул рукой, обозначая вегетарианские времена раннего Ягоды, – если бы люди умные были, когда их на улице арестовывать станут, первое дело – вырываться, орать погромче, что угодно, да хоть – «караул, грабят», и в девяноста случаях из ста сотрудники растеряются и оставят вас в покое. В данный момент, конечно. Ну а дальше от вас зависит – как сумеете.

– Значит, и среди них нормальные люди бывают? – словно бы удивился Власьев. – В том смысле, что раз он вам это говорил, то больше арестуемым сочувствовал, чем своим коллегам?

– Как и в любых кругах общества. Патологические типы всегда составляют меньшинство. Остальные просто делают дело, к которому их приставили. Невзирая на собственные убеждения.

– Да уж… – не то согласился, не то выразил некоторое сомнение Власьев. – Так, а все же, сейчас-то куда?

– Вы есть хотите? – вдруг спросил Шестаков, и Власьев только тут вспомнил, что пресловутая маковая росинка была у него во рту как раз сутки назад. До этого мысль о столь простой и насущной вещи в голову ему не приходила. Что и неудивительно. – Тогда предлагаю найти совершенно невыразительную забегаловку, типа привокзальной извозчичьей чайной, чтобы абсолютно внимания не привлекать, перекусить как следует, а с наступлением темноты…

Темнота наступила, как и положено в середине января, около пяти часов пополудни. К этому времени друзья, чтобы не примелькаться, перебрались уже в третье заведение, постепенно смещаясь к центру города.

В одной столовой они выпили по соточке водки и закусили щами с куском сомнительного происхождения мяса, потом, прогулявшись по крепчающему морозу, на углу Самотечной и Цветного бульвара под следующую сотку побаловались «бигосом», состоящим из тушеной капусты с мелко накрошенной картошки с салом. Невзирая на голод, Шестаков жевал эти общепитовские изыски без энтузиазма.

И уже когда они вышли к Неглинной, Власьев позволил себе наконец спросить (а до тех пор воздерживался, пока не разморило):

– Ночевать-то где будем, вам, Гриша, известно или к ворам на поклон пойдем?

– Обязательно и всенепременно знаю. Только еще час-другой по улицам побродить придется и в магазин зайти, поскольку смертельно мне кофе захотелось, хорошего сыра и коньяка. Ничего нет лучше перед сном. И папирос приличных.

Сказал и опять привычно удивился сказанному. Как раз таких вкусов у него никогда и не было. На ночь он обычно пил крепкий чай с тремя ложками сахара на стакан, а есть так и вообще не имел по вечерам привычки. Но Власьев его поддержал, заметив только, что подобный ужин требует и соответствующего места. Не в подворотне же и не в заезжем дворе для колхозных крестьян при Центральном рынке «мокко» с армянским коньячком баловаться.

– За это – прошу не беспокоиться, ваше высокоблагородие… – последние слова он произнес неожиданно громко и увидел, как вздрогнул и ускорил шаг случайно оказавшийся рядом совслужащий.

Денег у них с собой было около пяти тысяч рублей, считая те, что прихватили в кассе гостиницы. По здешнему времени – на пару месяцев очень приличной жизни, а если исходить из того, что либо удастся задуманное, либо все равно пропадать, так просто очень много. Невпроворот.

Для удовлетворения заявленных потребностей за-шли они не в обычный районный гастроном, возле которого, как всегда и везде, тянулась по тротуару длинная очередь утомленных всем на свете людей, озабоченных скромной надеждой купить на свои жалкие деньги хоть ливерной колбасы, а в совершенно свободный от покупателей, сверкающий зеркальными витринами коммерческий магазин.

Шестаков по долгу службы читал постановления и закрытые письма об обострившейся в стране продовольственной ситуации, о введении взамен карточек «норм отпуска продовольственных и промышленных товаров». Слышал, что это повлекло рост нездоровых настроений среди несознательных элементов, вследствие чего имелось указание очередей отнюдь не допускать, а буде таковые возникнут – разгонять их силами милиции и негласного оперсостава.

Но все это интересовало его очень мало, хватало «настоящих» забот, а реальную обстановку он понял только в последние дни, как принц из книжки Марка Твена, внезапно ставший нищим.