Одиссей покидает Итаку

И вообще, крупнейшей национальной катастрофой он считал Цусиму и связанные с ней последствия для русского флота, который на полвека утратил возможность занимать подобающее ему место среди флотов прочих мировых держав.

Это в нем, конечно, говорил кастовый дух и оскорбленная профессиональная гордость.

Но вдруг Воронцов столкнулся совсем с другой историей. Которой просто не могло и не должно было быть!

Однако самое странное, что он ни на минуту не усомнился в подлинности открывшихся ему фактов, хотя, казалось бы, они настолько противоречили всему, что он знал о «самой великой и гуманной революции»… Или документы показались ему абсолютно убедительными, или подсознательно Воронцов был готов к принятию именно такой информации, потому что сотни маленьких неправд, умолчаний и искажений исподволь складываются в одну большую грандиозную неправду, и тогда достаточно внешне незначительного удара, чтобы кривое зеркало разлетелось вдребезги.

Стоя у окна, он жадно курил, но здравый смысл и логическое мышление его не покинули. Вопрос, который тут же возник у Воронцова, был чисто практическим: а зачем форзейлям потребовалось, чтобы он узнал все это? На какие действия должна подвигнуть его такая информация и нынешнее душевное состояние?

Завербовать его в стан белой эмиграции? Привлечь на сторону «правозащитников» и «диссидентов»? Подготовить к участию в военном перевороте?

Смысла в этом мало, да и речь все время шла о другом. Как соотнести сведения о репрессиях против казачества – и необходимость помочь пришельцам в поисках Книги?

Разумного ответа на находилось. Оставалось выслушать, что на сей счет скажет Наташа.

Но экран оставался темным, несмотря на то что Дмитрий подошел к нему вплотную, всем своим видом изображая готовность к продолжению переговоров.

Возможно, ему предоставлен перерыв для обеда и более глубокого усвоения пройденного материала.

Воронцов и не заметил, как погода за высокими окнами изменилась. Поднявшийся ветер унес дождевые тучи, яркие солнечные полосы легли на вощеный паркет, а вдали от горизонта раскинулось слегка пенящееся море, не серое, как вчера и сегодня утром, а веселое, сине-фиолетовое, вспыхивающее сотнями бликов.

Он повернул бронзовую задвижку балконной двери, и порыв ветра едва не выбил ее из рук, шторы взметнулись сорванным парусом.

Внизу шумели и раскачивались кроны могучих дубов и кленов, издали доносился гул прибоя, в воздухе ощущался запах морской соли и обсыхающих на полосе литорали бурых водорослей.

Чудесное место. Если секстан в адмиральском исправен, можно определить координаты. Только вряд ли стоит. Единственным местом, где возможно сочетание берегового рельефа, такого типа растительности и открытого океана (а перед ним именно океан, тут уж он не ошибается), может быть лишь побережье Новой Англии.

Но берег от Финляндии до Бостона – сплошной мегаполис, таких заповедных уголков, пригодных для размещения базы, там давно уже нет. Если… Если за бортом не декорация или не любой век раньше семнадцатого…

Наташа появилась на экране почти через час.

– Все прочитал? – спросила она.

– Достаточно. Какой реакции ты от меня ждешь?

– Дело не в реакции. Что ты умеешь владеть собой, я знаю и так.

– Тогда к чему все? Надеюсь, реставрация монархии не входит сегодня в наши планы?

Наташа улыбкой показала, что ценит его чувство юмора.

– Пока нет. Но связь между нашими разговорами и тем, что ты сейчас узнал, самая прямая. Ты присядь, спешить нам некуда… Значит, так. Книга уцелела после гибели наблюдателей, мы об этом говорили. Она находилась в специальном контейнере, непроницаемом для любых видов излучения. Поэтому ее невозможно запеленговать. Только когда контейнер вскрыт…

– Тут у них технический просчет, – вставил Воронцов. – Датчик следовало вынести наружу, тогда и проблем бы не было.

– Значит, они не рассчитали на такой случай. Но не это сейчас главное. За минувшие века контейнер вскрывался лишь трижды. Время и место установлено. Первый раз – на следующий день после битвы на реке Сить, очевидно – тем человеком, который спас Книгу после гибели владельцев. Потом – через триста лет, на острове Томаковка, на Днепре, где размещалась ранняя Запорожская Сечь. И наконец – сорок первый год… Вот такая картина получается.

– Понимаю, – сказал Воронцов, раскуривая новую

сигарету, помолчал, неторопливо затягиваясь и стараясь, чтобы не обломился длинный столбик пепла.