Одиссей покидает Итаку

– Ерунду вы говорите, Лариса, – попробовал возразить Левашов. – С чего вы это взяли?

– Не спорьте, знаю. Ах, мы о возвышенном думали, мы стихи на площадях читали, романтические песни пели… В ваше время в МИФИ, в МФТИ конкурсы по 15 человек на место, а сейчас в торговый да на курсы официантов…

– Ну а если так, что из этого? У каждого поколения свои вкусы и наклонности. Стоит из-за этого так расстраиваться? Вот вы же историк все-таки, а не товаровед, так чего же? – Левашову не хотелось с ней спорить, и тема была не его, здесь бы Андрей к месту пришелся, поговорил бы на нужном языке. А Олега сейчас занимали другие проблемы.

Он думал о том, что его первое впечатление оказалось верным, девушка Лариса действительно далеко не ординарная, и жизнь у нее явно складывается далеко не лучшим образом, отсюда и нервно-взвинченный тон, и сама тема разговора, совсем не подходящая к месту и времени, и ее предупреждение о степени дозволенного поведения. И ему хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее, успокоить по крайней мере, убедить в том, что, несмотря ни на что, доверять ему можно, и как раз здесь у них Лариса сможет избавиться от одолевающих ее комплексов.

А комплексов у нее явно было в избытке. Почти все слова Левашова наталкивались на непонимание или предубеждение, во всем она видела либо лицемерие представителей старшего поколения, к которому она относила и Левашова тоже, либо прямой корыстный умысел. И не воспринимала никаких разумных доводов.

– Так что вы все-таки сказать хотите? Не пойму, – развел наконец Олег руками. – Сами же согласились, что мы вас ничему плохому не учили, не совращали малолетних, не вводили во искушение… Вы сами нашли свои идеалы, да еще и гордились, насколько вы современнее и раскованнее нас…

Лариса с досадой ударила ладонью по перилам.

– Вот уж действительно… Представьте, есть у вас младшая сестра. Связалась с плохой компанией, пить стала, курить, колоться. А вам наплевать, вы со стороны посматриваете и губы кривите – взрослая, мол, уже, что хочет, то и делает, сама выбирала, я в ее годы такой гадостью не занимался… Вот ваша позиция!

Левашов пожал плечами.

– Сравнение яркое, конечно, но некорректное. Вы о частностях, а тут проблема социальная. Если я правильно думаю. Мы выросли в свое время, усвоили определенный набор принципов, сформировали свое мировоззрение, для всех разное, заметьте. Как и любое другое поколение, до нас и после. Потом времена изменились. Как известно, бытие определяет сознание. Как правило… Нас, вернее, некоторых из нас это бытие испортить уже не смогло. Сломать – да, ломало… А другие формировались уже по другой колодке. И винить теперь сотню-другую из тех, кто сумел хоть кое-как противостоять «террору среды», в том, что они не сумели саму эту среду отменить… Помните, как Остап обещал Хворобьеву в «Золотом теленке» устранить причину его дурных снов? А ваш пример с младшей сестрой… Трогательно, впечатляет, а на практике… Проповеди старших братьев никогда не срабатывали. Начни говорить, что так себя вести нехорошо, надо книжки умные читать, а не по мальчикам бегать, а тебе в ответ: «Что ты понимаешь, старик, ты несовременный, отвянь…» – или как теперь у вас говорят. Я не философ, я технарь, практик, и решения у меня технические… Если время у вас есть, оставайтесь здесь, с нами, хоть недельки на две, тогда, может быть, какие-то моменты вам станут яснее… Разумеется, все условия остаются в силе.

Лариса помолчала, словно обдумывая его слова, потом устало сказала:

– Ладно, бросим это… Не знаю, что на меня нашло. Может, правда вы другие.

…По внутренней лестнице Олег подвел Ларису к двери отведенной ей комнаты. Терем был спланирован так, что ни одна жилая каюта не соседствовала с другими, все они располагались по периметру холлов и прочих общественных помещений, сообщались с ними и главными лестницами отдельными коридорчиками, переходами, узкими потайными трапами.

– Ну вот ваша келья. Приятных снов. Тщусь надеждой, что, несмотря ни на что, вечер показался вам приятным… – Олег прищелкнул каблуками и наклонил голову, пародируя манеры Воронцова. Лариса вдруг обняла его за шею и слегка коснулась губами его щеки.

Он подавил острое желание обнять ее тоже, прижать к себе что есть силы, удержался. Слово есть слово, а она его от него не освобождала. Понимал в то же время, что ведет себя по-дурацки. Лариса отстранилась, две или три секунды смотрела ему в глаза, потом провела ладонью по той же щеке, будто стирая след поцелуя.