Формула одиночества

Но тут Иван заметил, что отец дремлет, и бесцеремонно тронул его за плечо.

– Тебе включить музыку?

– Не нужно, – покачал головой Арсен.

– А ты послушай! – Иван вставил диск в магнитолу. – Это моя теща в СИЗО сочинила. Теперь, говорят, во всех тюрьмах распевают.

Арсен закрыл глаза. Одного ему не хватало – дурацкой самодеятельности. Он всегда настороженно относился к доморощенным исполнителям. Но тревожное чувство снова проснулось в нем. И он недовольно поморщился. «Оболтус! Надо было ему вылезти с этими песнями!» Однако первые же звуки женского голоса заставили Арсена насторожиться. Он даже открыл глаза и выпрямился на сиденье. Где-то он слышал этот голос! Определенно слышал!

Предъявлен счет, я по нему плачу.

Вчера и завтра – жизнь на зоне между...

В конце тоннеля ты зажги свечу,

Не отнимай последнюю надежду! —

выводила женщина, и гитара в ее руках плакала и стонала, как стонет и кричит пойманная в силки большая птица.

Арсен никогда не числил себя любителем блатного шансона. Но на этот раз ни мелодия, ни слова песни не вызывали у него отторжения. Он слушал ее, а в груди в тугой комок свивалась печаль, чего никогда не случалось под тоскливые страдания бывалых урок.

Град на свободе и на зоне град,

Любовь в неволе корчится и стынет.

Дай силы пережить мне этот ад,

Стань для меня оазисом в пустыне.

Арсен заметил, как покосился на него Иван, а затем скорчил важную гримасу и, оглянувшись, внаглую подмигнул Маше. Та весело прыснула в ответ. Что ж, молодежь явно потешалась над его серьезным видом, подумал Арсен! Но им теперь палец покажи, будут хохотать, как сумасшедшие. Кровь играет, счастье переполняет! Он закрыл глаза, чтобы не отвлекаться. Иван тут же приглушил звук, но Арсен, не открывая глаз, махнул рукой, дескать, пускай поет!

И если я, изранена судьбой,

Увижу мир бесцветным или черным,

Стань для меня молитвою святой,

Спасительной иконой чудотворной...[Стихи Марины Сергеевой.]

Теща Ивана закончила петь, и Арсен снова открыл глаза.

– Хорошо поет, – сказал он совершенно искренне. – И песня хорошая!

– Спасибо! – тихо произнесла Маша. – Только это самая грустная песня у мамы. Да и вообще она очень редко поет! Мы с трудом заставили ее записать несколько песен на диск.

– И песня замечательная! И теща у меня замечательная! – весело заметил Иван. – Вот только мужик, за которого она выходит, мне не нравится. Гэбист зашуганный! Целый допрос Мане устроил, когда узнал, что мы тебя привезем! Вдруг ты резидент иностранной разведки? Просто умело маскируешься!

– Серьезно, что ли? – развернувшись к Маше, спросил Арсен. – У тебя в отчимах будет сотрудник ФСБ?

Но Маша не успела ничего ответить. Из динамиков вновь зазвучала песня. И Арсен резко от нее отвернулся, не веря своим ушам.

Что мне твои пророчества?

Дней расписных кино?

Формула одиночества —

Это мое окно... —

пела женщина.

И Арсен почувствовал себя полнейшим олухом. Как он посмел не узнать этот голос?

– Иван, – прошептал он через силу, потому что горло сдавил спазм, – как зовут твою тещу?

– Марина Аркадьевна, – ответил тот и с недоумением посмотрел на отца. – Что с тобой? Ты ведь говоришь, что читал мои статьи? А там я упоминал и имя ее, и отчество, и фамилию – Фролова.

– Читал, но не придал значения, – улыбнулся Арсен.

– Ты ее знаешь?

Арсен выпрямился.

– Гони, Ваня, гони! – приказал он весело. – Когда, говоришь, она расписывается со своим гэбистом?

– Через три часа.

Молодые снова переглянулись. Но что он мог им объяснить? Что любимая женщина, о которой он два долгих года думал почти беспрестанно, вот-вот выйдет за другого? Нет, шалишь! Арсен вдохнул воздух полной грудью. Не тот он человек, чтобы так бездарно расставаться с надеждой.

– Батя, ты не ответил мне. Ты и вправду знаком с Мариной Аркадьевной? – осторожно справился Иван.

– Знаком! Еще как знаком! – улыбнулся Арсен, чувствуя, как кровь быстрее побежала по жилам, и он вновь почувствовал себя молодым, энергичным, полным жизненных сил.

– Откуда?

– Оттуда! – еще веселее ответил Арсен. – Так вам все и расскажи.

За окном «Форда» мелькали рощицы и перелески, березовые колки и заросшие ромашкой поляны, деревеньки и села, затянутые тиной пруды и утонувшие в камышах мелкие озера. Иногда дорога взбегала на холм, и тогда являлись взору бескрайние, начинавшие кое-где желтеть поля, окаймленные на горизонте синей полоской глухих лесов. Вскоре Иван съехал с трассы на полевую дорогу, пояснив, что так ближе добраться до усадьбы. А вскоре и вовсе углубился в сосновый бор. Дорогу с двух сторон обступили прямые, как свечи, вековые корабельные сосны вперемешку с веселым березовым ситчиком. Вкусно пахло нагретой солнцем хвоей, муравьиным спиртом, горьковатыми травами и почему-то грибами, хотя их время еще не наступило.