Карта Хаоса

Волчица закрыла глаза. Так она пролежала около часа, не то во сне, не то в полудреме, изредка огрызаясь на кого-то невидимого и подтягивая кверху края губ. Часа за два до рассвета что-то заставило волчицу вскочить. Покружившись на месте, она выбрала направление на юго-запад и побежала небыстрой, но решительной трусцой, даже не взглянув на вагончик. Нечто неясное вело ее. Она не замечала ни псов, ни машин, да и те, точно чувствуя, что ей не до них, почти не попадались на пути.

Часа через полтора, когда небо посерело и звезды, притушив, поставили на подзарядку, внезапно заиграли ранние краски земли. Вспыхнули и зажглись все оттенки белого, серого, бежевого, которые только были в мире. Затрубили водосточные трубы. Вспыхнули головки одуванчиков. На темной земле стали проступать отдельные, прежде незаметные и совсем незначительные детали. Затоптанная мелкая монета, окурок, пробка от бутылки, торчащий из асфальта пучок травы с завитком невзрачного цветка. Озарились пятнами незримого пока солнца верхние окна домов. Одновременно, будто кто-то включил вначале изображение, а затем и звук, стали покрикивать и посвистывать мелкие птички, о которых дневной, оглушенный шумом человек и не догадается никогда, что они существуют в Москве.

Волчица не склонна была любоваться всем этим. Не столько потому, что была практична, сколько потому, что была естественна. Она и собой никогда не любовалась. Как только ты осознаешь красоту, не стороннюю, а свою собственную как красоту, ты существуешь уже отдельно от красоты и теряешь ее. Естественная красота всегда не замечаема теми, кто является ее носителем. Махаон не задумывается, что он прекрасен, а белка, что она легка или ловка. Начни белка удивляться, как уникально она планирует хвостом при прыжке, она сорвалась бы с вершины сосны, а махаон оказался бы в клюве у птицы, и его крыльями играл бы ветер.

Солнце едва показалось из-за домов и, постепенно набирая яркость, поднималось на небо по канату, за который где-то в мудрой незримости тянули десять миллионов кентавров, а белая волчица достигла уже станции метро «Баррикадная». Баррикад там она не обнаружила, зато заметила, что одна из дверей станции открыта и около нее курит уставший молодой милиционер.

В другое время волчица не стала бы показываться человеку на глаза, однако сейчас ведущая ее сила была неумолима. Она не просто мягко настаивала, она требовала, чтобы волчица непременно оказалась там.

Волчица рванулась, промчалась совсем рядом, не жалея морды, толкнула дверь и скрылась быстрее, чем человек осознал, что именно он видел. Когда, неуверенно царапая ногтями кобуру, милиционер вбежал внутрь, стрелять можно было только по турникетам. Этого он делать не стал, поскольку вообще не был уверен, что видел что-то реально существующее, а не просто белый призрак.

Волчица промчалась по неработающему эскалатору, решительно спрыгнула на пути и скрылась в тоннеле. Вскоре она отыскала слева щель под сплошными кабелями, протиснулась в нее и побежала по узкому, нескоро расширившемуся проходу. Трижды проход разветвлялся. В основном разветвления были двойными, и лишь последнее сложным и нагроможденным.

Волчица остановилась. Она запуталась и пребывала в замешательстве. Под землей глаза отказывались служить, и она могла надеяться только на слух и нюх. В сумраке отчетливо слышались шорохи. Неподалеку кто-то скребся, пыхтел, царапал когтями бетон. Волчица решила, что это крысы, но услышала нытье, взвизги и всхлипы. Всхлипы сменились яростным воплем, проклятиями. Кто-то сцепился, покатился, шипя и взвизгивая.

Волчица негромко зарычала и, наконец определившись, отправилась в тот же проход, откуда доносились звуки борьбы. Когда она приблизилась, все уже завершилось. Волчица с омерзением обнюхала дурно пахнущие тряпки и клочья мяса. Это были остатки хмыря, сожранного своими же.

Миновав их, волчица прошла еще метров четыреста. Остановилась, вернулась и стала разрывать передними лапами кучу, в которой встречалось много осенней листвы, обратившейся в кашу. Всё это было принесено сверху талыми водами.

Вскоре волчица добралась до бетонной трубы. Труба была достаточно широкой, чтобы в нее протиснуться, что волчица и сделала, после чего быстро поползла вниз. Труба становилась все круче. Вскоре волчица скользила по той слизи, что выстилала спуск изнутри. Если бы она застряла, наткнувшись, скажем, на забившую трубу грязевую пробку, то никогда не выбралась бы наружу. Человека бы это испугало, однако волчицу совсем не тревожило. Как для зверя, предположительного для нее не существовало, а существовало лишь действительное. К тому же сила, приведшая ее сюда, знала, должно быть, что она не застрянет.