Разведка боем

– Сколько? – небрежно спросил он у похожего на артиста Гердта букиниста. Тот наметанным глазом уловил странную для нынешнего времени заинтересованность возможного покупателя, предположил в нем коллекционера из бывших, которому и исторические катаклизмы не отбили вкус к любимому занятию, и заломил цену: «Два фунта сала и пять – хлеба». Склонил к обсыпанному перхотью бархатному воротнику пальто голову и стал ждать ответа. Сам понимал, что цена непомерная, но мало ли что? У человека в военной форме и достаточно интеллигентного, чтобы заинтересоваться такой книгой, может найтись хоть половина запрошенного. Или приемлемый эквивалент.

– Ну где я вам сейчас сало искать буду? Может быть, деньгами?

Пока букинист задумался, переводя цену продуктов в совзнаки, Шульгин тоже успел прочесть выпуклые золоченые буквы на переплете и взял инициативу на себя. Молча сунул книгу Новикову под мышку, а в костлявую ладонь букиниста вложил золотой.

– Тихо, дед. Быстренько прячь, а когда станешь разменивать – не пролети…

Пока старик ошеломленно смотрел на монету с царским профилем, о которой слышал столько разговоров и вчера и сегодня, странные покупатели растворились в толпе.

– Интересно, а сколько сейчас вообще червонец стоит? – спросил Андрей, когда они уже шли по Никольской.

– Кто его знает… При царе на него двести килограммов белого хлеба купить можно было. Сейчас вряд ли меньше…

– Повезло деду. Да я б ему и десять червонцев дал. Тут на планах все размеры проставлены, длина и высота стен, разрезы башен и прочее… Знать бы, кто ее нам подкинул?

Шульгин внимательно посмотрел на Андрея, но промолчал.

ГЛАВА 18

Синий «рено» остановился у неприметного особнячка с мезонином в кривом и грязном переулке неподалеку от Смоленской площади. Десятки таких переулков, неотличимо похожих друг на друга, сбегали по косогору к Москве-реке, и только старожилы да бывшие городовые Арбатской части уверенно ориентировались в их хитросплетении.

Велев шоферу ждать, пассажир, он же начальник СПО ВЧК Агранов, отпер своим ключом парадную дверь. Ему навстречу из примыкающей к прихожей каморки появился человек дворничьего обличья, но с револьверной кобурой на поясе.

– Как он там? – не здороваясь, бросил Агранов, быстрым шагом проходя через прихожую к ведущей наверх узкой лестнице.

– Спокойно, Яков Саулович. Утром чаю попил, до ветру два раза просился, а больше и не слыхать.

– Хорошо. Иди к себе. Нужно будет – позову.

Лестничная площадка делила мезонин пополам. Направо вела обычная двустворчатая крашенная суриком дверь, а налево – массивная, обитая железом, закрытая на длинный кованый засов.

Но за ней оказалась просторная и довольно уютная комната, разве только решетка на выходящем во двор окне слегка портила впечатление.

На низкой деревянной кровати, подоткнув под спину подушки, полулежал бородатый мужчина лет шестидесяти в буром байковом халате, читал толстую книгу и курил трубку. Курил он здесь давно и много, под потолком слоями висел дым, а от застарелого прогорклого запаха у гостя запершило в горле.

– День добрый, Константин Васильевич. Как поживаете?

– Вашими молитвами. Впрочем, не уверен, что православный может благоденствовать молитвами иудея…

– Ну, опять вы за свое. – Агранов ногой подвинул к себе табурет, сел, снял шляпу. – Я уже не раз вам объяснял, что иудеем называть меня неправомерно. Во-первых, я крещеный, а во-вторых, являясь интернационалистом, вообще не признаю национальность как таковую…

– Да мне, собственно, и наплевать. Пожрать чего-нибудь привезли? И табаку. Уже кончается, а без курева я не могу. Без хлеба обойдусь, без табака нет.

– Все привез. И еду и табак. Но вы ж и меня поймите. Революционный народ голодает, а вы – старый народоволец – требуете ветчины, колбасы, сыра, яблок… Это сложно, когда даже предсовнаркома довольствуется рабочим пайком.

– Яков! Мне и на это тоже плевать. Вы хоть все там подохните за свою идею. А я не желаю. Ты меня заточил в узилище – ради бога. Оно как бы и лучше. Лежу, читаю, курю, с тобой вот беседую и избавлен от проблем жизни при вашем военном коммунизме.

Сторож отворил дверь и подал Агранову туго набитый саквояж.

Узник мезонина отщелкнул его замки, вывалил на стол завернутое в промасленную бумагу содержимое, осмотрел, обнюхал даже, отодвинул в сторону.

– Так. Считаем, что свое слово вы пока держите. И что дальше?