Агент сыскной полиции

Алексей прошел по этим следам до дороги, где чуть в стороне от нее заметил глубокую колею, оставленную, судя по ширине ободьев, колесами той самой пролетки, на которой Калош отправился в свой последний путь.

Рядом с ней было множество отпечатков подошв все тех же бахил. Видимо, убийца некоторое время топтался на месте, пытаясь затолкать тело венгра в экипаж.

Здесь же Алексей обнаружил оброненную шапку, в которой Калош был на ограблении магазина. Шапка была втоптана в грязь, и это подтверждало, что неизвестный очень спешил и не обратил внимания на потерю. А может, не слишком заботился, что кто-то обнаружит ее в такой глухомани…

Оформив протоколом свои исследования, наблюдения и догадки, и заверив его подписями двух понятых — самой Анастасии Васильевны и ее кучера Трофима Белоглазова, Алексей вместе с Синицыной вернулся в город. Женщина отправилась к Тартищевым забрать Лизу, Алексей — в меблированные комнаты на Покровской горе, где проживали Калош и его напарница Рита Адамини.

Несмотря на то что дождя не было весь день, здесь по сточным канавам все еще бежали мутные зловонные ручьи, а склоны горы были настолько скользкими, что извозчики отказывались ехать вверх, предпочитая потерять пару гривенников, чем сломать себе шею при возвращении. Несколько раз основательно поскользнувшись, Алексей добрался до унылого двухэтажного здания, выкрашенного желтой, потемневшей от времени краской. Он распахнул дверь. Где-то в глубинах узкого и длинного коридора светился одинокий фонарь, воняло керосином и мочой, на истрепанной рогоже стояла жестяная, давно не мытая плевательница. На горчичного цвета, захватанной до черноты множеством рук стене прямо под фонарем скалился человеческий череп. Алексей пригляделся. Череп был из папье-маше. Вероятно, в одной из комнат проживали студенты-медики, мастера на подобные проказы. Алексей пробежал глазами список жильцов и удовлетворенно хмыкнул. Его догадка подтвердилась. В комнате под номером пять как раз и проживали пусть не студенты, но не менее веселые ученики фельдшерской школы.

Под номерами некоторых квартир отсутствовали фамилии. Эти квартиры или пустовали, или проживавшие в них обитатели предпочитали оставаться неизвестными. Кого тут только не было! Парикмахеры и дантисты, сапожники и акушерки, мелкие чиновники, актеры, художники и студенты… И крохотные, дышащие на ладан заведения сомнительного свойства, как, например, отделение школы почтовых служащих, где за мизерную плату можно было, как сообщалось в висевшем на дверях объявлении, приобрести навыки письмоводителя, почтальона и сортировщика корреспонденции… Разумеется, если раньше не нагрянет полицейская облава, потому что подобное место — истинный рай для различного рода мошенников, обделывающих втихую свои темные делишки. Жутковатое здание. И воняет тут не только окурками и забродившей рвотой…

При входе на лестницу, ведущую на второй этаж, за высокой конторкой сидел старик консьерж. Подложив под спину рваную подушку, он дремал с открытым ртом, не обращая внимания на мух, вьющихся над полоской слюны, застывшей на клочковатой, давно не стриженной бороде. На запавших, поросших редким седым волосом висках выступали синие, вздувшиеся вены. Одет он был в знавший лучшие времена форменный сюртук с оторванными петлицами, серые полосатые брюки с обтрепавшимися обшлагами и высокие исцарапанные башмаки с калошами. Вид у старика был глубоко несчастный. Наверное, свалился от непосильного труда, бедолага.

Алексей проскользнул мимо и чуть не задохнулся от застарелого перегара, сообразив, что старика сбила с ног отнюдь не усталость. Стараясь не дышать носом, он нащупал дверь черного хода. Лестницу, видно, не подметали с момента постройки дома. По ночам здесь ютились бродяги: спали, ели, справляли нужду, бросали на ступени объедки, обрывки сальной бумаги, вонючие тряпки. Под ноги попалось несколько рваных бумажников и клочья гербовой бумаги, что однозначно говорило о некоторых пристрастиях местных обитателей. Алексей брезгливо передернулся. Да, ничего не скажешь, милое местечко!

Быстрым шагом он поднялся на второй этаж и, ловя губами воздух, вбежал в коридор. Такая же грязная плевательница, такая же рогожка… Стены горчичного цвета испещрены мерзкими стишками и не менее мерзкими рисунками. За дверями одной из комнат кто-то бренчал на расстроенном фортепьяно, и это обрадовало Алексея. Звуки музыки заглушали скрип половиц, который был немилосердно громким и выдавал его с головой, хотя он и передвигался по коридору почти на цыпочках.