Агент сыскной полиции

Алексей издали наблюдал, как женщина быстро посмотрела в их сторону, что-то сказала своему партнеру — мужику в поддевке и с козлиной бородкой, и они стали, быстро работая локтями, выбираться из толпы.

Остальные ширмачи, видно, подчинившись условному знаку, мгновенно исчезли среди массы торговцев и продавцов.

Вавилов прибавил шагу, ввинтился в толпу и моментально нагнал парочку.

Алексей увидел, как забегали глаза у Плотвы.

— Ей-богу, ничего не успел взять… Вчера до кишок раздели… Проигрался в пух и прах на мельнице у Ахмета — татарина…

— Что ж ты к нему подался? Беспалый вон шесть взял у Утюга на катране.

— Да и сам не знаю! Волосы теперя на себе рву…

Окромя меня, еще Стрелка взяли на четыре куска…

— Стрелка? — поразился Вавилов. — Я ж его самолично по этапу отправил еще в октябре.

Глаза у Плотвы забегали, и он едва слышно пробормотал:

— Эка вы… Отправили… Да он, почитай, четыре месяца на Хлудовке околачивался… Захар Игнатьич его от чирьев лечил… Кормил… А в четверг пофартило… Слыхал я, что купца какого-то на пару с Сохатым пришили, кажись, в Сорокине… Как одну копейку четыре больших отдал… Ахмет метал… Горох метал…

Назар Кривой резал…

— Так, значит. Стрелка до копья раздели, где ж он теперь отсиживается?

— Нигде! Ахмет ему сотенную дал, да плакат^[41] ему еще раньше выправили. Отослали поутру почтовыми в Томск, а там дальше в Нижний… На ярманку… А Ахмет сегодня новую мельницу открывает, на Воздвиженской… Богатую!

— Ладно, валяй, — махнул Вавилов рукой, — но смотри, из города не уберешься — пеняй на себя!

— Иван Лександрыч, — затянул плаксиво Плотва, — позволь отыграться. Сегодня чуток пофартило… А завтра и духа мово тут не будет…

— Сроку тебе до утра, Плотва, — сказал сердито Вавилов, — соврешь, другой дороги тебе не будет, кроме как на рудники.

— Премного благодарны! Спасибочки вам! — чуть не взвился от радости Плотва и мгновенно растворился в толпе.

А Вавилов уже подходил к толстому татарину с узкими, почти затерявшимися в складках жирного лица глазами.

— Что, Ахметка, с добычей тебя! Когда на новоселье позовешь?

Ахмет побагровел, замахал Толстыми, с короткими пальцами руками, не зная, что сказать.

А Вавилов добивает его окончательно:

— Стрелка, значит, на четыре больших обглодали и в Томск спровадили?.. Ну, когда ж новоселье?

Татарин молча открывает и закрывает рот, а Вавилов, почти по-дружески хлопнув его по плечу, отправился дальше, чтобы удивить местное жулье своими познаниями, но и от них выудить все, что ему нужно…

Через час они сидели в трактире «Ромашка», на чистой его половине, выбрав места около окна, чтобы наблюдать за происходящим на улице.

— По одежке, смотри, выбирай, где закусить и что заказать, — опять стал учить его Вавилов. — Вот мы с тобой сейчас семгу и расстегаи с налимьей печенкой взять не в состоянии, так же как и мозги в горшочке, это для купчишек скорее подойдет, а вот окрошка в самый раз — лучшая еда для приказчика, особенно если хорошо погулялось накануне…

От выпитого пива Иван зарозовел, вытащил из портсигара папиросу и закурил.

— Сейчас мы ради твоей учебы, Алексей, по улицам шастаем, а вот когда перед тобой цель поставят, про все забудь: и про обед, и про ужин… — Он глубоко затянулся и щелчком отправил пепел в стоящую рядом пепельницу. — У нас всегда работы невпроворот. Будь «сусла» в отделении в пять раз больше, и то всем работа найдется. Да к тому же при Тартищеве спросу больше стало. Он и сам вихрем летает, но и с нас три шкуры дерет, если что-то не так… А десять лет назад, когда я только-только начинал, на весь город и губернию в придачу нас восемь сотрудников было вместе с Федором Михайловичем… И ничего, справлялись… Помню, был у нас старый сыщик Зимогоров, всю жизнь один прожил, хором не выстроил, ходил в шинели, на которую дохнуть страшно было, такая она ветхая, а когда пять лет назад помер, у него одних лишь часов золотых и серебряных целое ведро нашли…

— Взятки, что ли, брал?

Вавилов вздохнул:

— А в то время все брали: Сейчас с этим пожестче, но все равно не обойтись. — Он бросил окурок в пепельницу, достал новую папиросу, но не раскурил, а положил за ухо и внимательно посмотрел на Алексея. — Вот сейчас сидишь, наверное, и думаешь, уж я-то в жизнь никогда не возьму. И не бери, если получится. Самое паскудное — чувствовать, что эта мразь тебя покупает. И от этого ненавидишь их еще больше.

---

41 Паспорт.