Охотники за головами

— «Охота на калидонского вепря».

— «Охота…» — На две секунды во рту у меня пересохло. — Та самая «Охота»?

— Ты ее знаешь?

— Ты хочешь сказать, это картина… картина…

— Питера Пауля Рубенса, — сказал Грааф.

Я сосредоточился на единственной вещи. Держать лицо.

Но перед моими глазами мелькнуло, словно на световом табло в лондонском тумане на Лофтус-роуд: «Куинз Парк Рейнджерс» небрежно засаживает нечаянный гол в сетку ворот. Жизнь перевернулась с ног на голову. Мы на пути к Уэмбли.

Часть вторая

Круг сужается

6. Рубенс

— Питер Пауль Рубенс.

На мгновение показалось, что всякое движение, всякий звук в помещении замер. «Охота на калидонского вепря» Питера Пауля Рубенса. Наиболее разумным было бы мне предположить, что речь идет о копии, об исключительно качественной подделке, которая и сама по себе стоит миллион или два. Но было что-то в голосе, что-то в выражении лица, что-то в самом этом человеке, Класе Граафе, что я не усомнился. Что это оригинал, кровавый охотничий сюжет из греческой мифологии, фантастический зверь, пронзенный копьем Мелеагра, полотно, которое пропало после разграбления немцами в 1941 году галереи родного города художника, Антверпена, и, как многие надеялись до самого конца войны, хранилось в одном из берлинских бункеров. Я не такой уж искусствовед, но в силу естественных причин заходил в интернет и натыкался там на список пропавших произведений искусства, находящихся в розыске. И это полотно возглавляло его первую десятку более шестидесяти лет, в последнее время скорее просто как курьез, поскольку все решили, что оно наверняка сгорело вместе с половиной немецкой столицы. Мой язык искал хоть каплю влаги на нёбе:

— Так ты просто нашел полотно Питера Пауля Рубенса в тайной комнате за кухней у твоей покойной бабушки?

Грааф кивнул улыбаясь:

— Такое случается, я слышал. Это, конечно, не самая лучшая и не самая известная его вещь, но и она кое-что стоит.

Я молча кивнул. Пятьдесят миллионов? Сто? Минимум. Другая найденная картина Рубенса, «Избиение младенцев», всего несколько лет назад пошла с аукциона за пятьдесят миллионов. Фунтов стерлингов. Полтора миллиарда крон.

— Это, конечно, случилось не просто так — что бабушка стала прятать у себя предметы искусства, — сказал Грааф. — Понимаешь, моя бабушка в юности была ослепительной красавицей и, как говорили в светском обществе Осло, водила дружбу с высшими немецкими офицерами во время оккупации. Особенно с одним полковником, ценителем искусства, она о нем часто рассказывала, когда я у них жил. Она говорила, что он передал ей некоторые произведения, чтобы она их спрятала до мирных времен. К несчастью, он был казнен участниками Сопротивления в один из последних дней войны. По иронии судьбы, в числе этих участников было немало тех, кого он угощал шампанским, когда дела у немцев шли получше. На самом деле я не очень верил в эти бабушкины истории — так, процентов на пятьдесят. Пока эти мастера-поляки не обнаружили ту дверь за книжным шкафом в комнате прислуги возле кухни.

— Потрясающе, — шепнул я непроизвольно.

— Правда же? Я еще не проверял, оригинал ли это, но…

Он самый, думал я. Немецкие полковники копии не собирали.

— А твои рабочие — они образованные люди? — спросил я.

— Да. Но они вряд ли поняли, что это такое.

— Не говори им. Сигнализация в квартире есть?

— Понимаю, о чем ты. И отвечу — да, все квартиры в нашем доме имеют общий договор на охрану. И ни у кого из мастеров нет ключей, поскольку они могут работать только с восьми до четырех, как требуют правила распорядка в нашем доме. А когда мастера там, я, разумеется, нахожусь вместе с ними.

— Думаю, так следует поступать и дальше. А не знаешь, в каком из агентств ваш дом стоит на охране?

— «Трио» или как-то так. Я думал как раз спросить у твоей жены, не знает ли она кого-нибудь, кто определит, подлинный это Рубенс или нет. Ты первый, с кем я говорю об этом, надеюсь, ты никому не расскажешь.

— Нет, конечно. Я спрошу у нее и тут же перезвоню тебе.

— Спасибо, буду очень признателен. Пока что я знаю только, что даже если это подлинник, картина не входит в число самых известных его полотен.

Я поспешно улыбнулся.

— Как жаль. Но вернемся к твоему назначению. Я люблю все делать быстро. Когда ты, по-твоему, смог бы встретиться с «Патфайндером»?