Грех во спасение

Он уперся руками о влажный песок, с трудом приподнял свое непривычно тяжелое тело и сел. Наконец удалось открыть глаза, и Дмитрий обнаружил, что сидит на берегу, почти у самой воды. Вернее, на краю длинной песчаной косы, на которую накатывали торопливые желтые волны, оставляя после себя полосу грязной пены вперемешку с разлохмаченной щепой, кусками коры и обломками веток.

Некоторое время Дмитрий тупо смотрел на воду, на песок, потом поднял глаза и обвел взглядом высокий берег напротив, поросший непроходимой тайгой, низкое солнце, спускающееся в тучу, – не мог понять, как он здесь очутился, каким ветром его занесло на берег мутной бурной реки, названия которой он, как ни пытался, не смог вспомнить.

Он попробовал встать на ноги. Но силы оставили его, и, пошатнувшись, Дмитрий ухватился за выбеленный солнцем и водой обломок огромного дерева, занесенный сюда когда-то половодьем и почти засыпанный песком. И увидел вдруг свое, в этом он не сомневался, ружье и мокрый мешок, который, вполне вероятно, тоже принадлежал ему. Перебирая руками по лежащему дереву, он приблизился к ружью, поднял его и приставил к бревну. Ствол его был забит песком, ложе покрыто свежими царапинами. С трудом Дмитрий дотянулся до мешка, подтянул его к себе. Он был почти пустым, лишь на дне под мокрой рубахой и одеялом он обнаружил три орлиных пера в пятнах крови, завернутые в носовой платок, и тяжелый кисет. Достал его, оглядел с недоумением. Хоть убей, он не мог вспомнить, почему чужой кисет оказался в его мешке. Рубаха определенно была его, и перья, правда, непонятно в связи с чем, тоже принадлежали ему, но что кисет – чужой, в этом он не сомневался. Он потянул тесемку, стягивающую горловину кисета, и высыпал его содержимое на ладонь. И вздрогнул: в кисете находился золотой песок и несколько самородков, от самого маленького, размером с горошину, до большого, который они нашли первым...

Господи! Словно огненная вспышка пронзила его мозг, и он все вспомнил. И откуда взялись эти перья, и что это за кисет! Но одновременно его сознанием овладел ужас: почему он один? Где Маша? Где Антон и Васена? Почему он не ищет их, почему медлит?

Митя лихорадочно затолкал кисет в мешок, вскинул его на плечо и подхватил ружье. Куда идти? Где искать?

Он и мысли не допускал, что они погибли. Это было бы слишком жестоко, слишком несправедливо после всего, что им пришлось пережить вместе.

Ноги плохо слушались его, заплетались о всякий камень или корягу, выброшенную на берег своенравной рекой. Наконец он сообразил опереться на ружье и заковылял по берегу, внимательно всматриваясь в кучи наносника, груды камней, заглядывая под ошкуренные добела камнями и водой огромные стволы кедров и елей, тянувших к небу жалкие, изуродованные остатки ветвей. Один раз ему показалось, будто он видит среди двух глыб, преградивших дорогу потоку, неподвижное человеческое тело, но это был всего лишь медвежонок, совсем еще маленький, чудом выживший в наводнение и основательно перепуганный. Его черные глазки с ужасом смотрели на незнакомое существо, а когда Митя набросил на него куртку, медвежонок зарычал тоненько, жалобно, забарахтался отчаянно, пытаясь освободиться. Возвращаясь к берегу, Митя поскользнулся на камнях, упал в воду вместе с живым, вырывающимся из рук грузом и вновь вымок до нитки.

Медвежонок одним махом освободился от куртки и, шумно отфыркиваясь, поплыл к берегу. Митя с трудом выбрался на песок, вылил воду из сапог, снял брюки и рубашку, тщательно отжал их. Свежий ветерок приятно холодил тело. Он разложил одежду на теплых еще камнях, давая ей просохнуть. Оставаться на ночь в мокрой одежде, не имея возможности обогреться, – удовольствие небольшое.

Он пристально вгляделся в противоположный берег, который круто спадал в воду. Наводнение жестоко обошлось с растущими по его краю кедрами, подмыло их корни, и теперь огромные деревья зависли над потоком, угрожая каждую секунду рухнуть в бушующую внизу пучину. Судя по всему, глубина под берегом – приличная. И насколько хватает глаз, не видно ни выступающего над водой камня, ни застрявших на отмелях коряг – повсюду лишь темная, крутящая воронки, вздымающая грозные валы, захлебывающаяся пеной и ко всему равнодушная вода.

Что-то холодное и влажное ткнулось в его руку. Дмитрий оглянулся и впервые за все это время улыбнулся. Спасенный им медвежонок, присев на тощий задок и жалобно поскуливая, тянулся к нему носом, стараясь обнюхать впервые увиденного им человека.