Грех во спасение

– Вы имеете в виду праздник, который вы устроили по поводу отъезда бывшего жениха вашей дочери в Сибирь, или это связано с ее внезапным выздоровлением? – произнесла Маша насмешливо, отметив новую, еще более сильную волну шепота, пробежавшую за ее спиной по залу.

Недзельский побагровел.

– Во-о-он! – вскрикнул он визгливо, неожиданно пустил петуха и, схватившись за горло, отступил за спины лакеев. Они тут же приняли угрожающий вид и стали теснить Машу к выходу. Краем глаза девушка заметила, что Елизавета уводит Алину, и крикнула им вслед:

– Будьте счастливы, Алина! Ваши родственники, без сомнения, помогут вам очень быстро забыть Митю.

Лакеи неучтиво подтолкнули ее в спину. Но Маша вырвалась из их рук и прокричала вдогонку убегающим сестрам:

– Господь не простит вам предательства, Алина! И будь проклят тот день, когда Митя встретил вас, потому что именно вы погубили его!

Больше она не успела произнести ни единого слова. Лакеи подхватили ее под локти и буквально вынесли из зала. Маша попыталась сопротивляться, но силы были слишком неравными, и уже через несколько секунд тяжелые резные двери захлопнулись за ее спиной. Она с остервенением пнула их, ударила от непомерной досады кулаком, а потом присела на ступени и разрыдалась. Антон, поджидавший ее у крыльца, поднялся к ней, ласково погладил по голове:

– Пойдемте, барышня, извозчик, поди, заждался нас.

Маша медленно, как сомнамбула, спустилась по ступеням и, опираясь на его руку, прошла к пролетке. Извозчик, заметив ее заплаканное лицо, ничего не сказал, а только покачал удрученно головой. И вскоре они вновь мчались по спящему городу, спеша сообщить родителям Мити, что приговор суда приведен в исполнение и их сын отправлен по этапу в Сибирь.

* * *

– Я имею высочайшее повеление отправить вас по назначению, – сухо произнес комендант и кивнул головой фельдъегерю. – Выводите!

Осужденные взяли в руки веревки, поддерживавшие оковы. Цепи были не слишком тяжелыми, но мешали при ходьбе, поэтому пришлось их подвязать. С грохотом они двинулись вслед за фельдъегерем и двумя жандармами, каждый из которых нес по два чемодана, в том числе один Дмитрия, с немудреными пожитками каторжан. У крыльца стояло четыре тройки. Всех осужденных рассадили по одному в каждые сани на пару с жандармом, ямщики оглушительно свистнули, и лошади рванули с места.

Они мчались по ночному молчаливому городу, и только дом обер-прокурора Кочубея, того самого, в канцелярии которого вручили копию приговора Владимиру Илларионовичу, светился огнями, возле него толпились жандармы и скопилось множество карет.

«Здесь некогда гулял и я: но вреден север для меня!» – вспомнилось вдруг Мите, и он усмехнулся. Все осталось в прошлом: служба на флоте, любовь, надежды на счастье, ушли в небытие прекрасные балы, хорошенькие барышни, навсегда исчезли из его жизни радость и беззаботное веселье... И потому звуки музыки, гнавшиеся за узниками и их конвоирами целый квартал, казались Мите похоронным маршем, стоном плакальщиц, провожавших его туда, откуда, как из могилы, никому нет возврата...

Подъехали к заставе. Осужденных пересадили в сани по двое. И Митя обнаружил, что его попутчиком оказался Спешневич. Они обнялись на радостях, а поляк прошептал с озорной улыбкой:

– Ну что, паныч, приготовился сопли морозить?

– Этого мне только не хватало! – улыбнулся Митя. – Матушка мне фунт гусиного жира передала, так что и на тебя хватит. – Он оглядел Спешневича и покачал головой: – А ты словно на promenade^[24] собрался, шубейка-то у тебя только казенная, на рыбьем меху?

Поляк пожал плечами:

– Мои не успели ничего потеплее передать. Комендант уверил их, что меня отправят не раньше чем через неделю... Но видишь, как все получилось!

– Ничего, – Митя хлопнул его по плечу, – у меня с собой два одеяла и шуба преогромная – тоже на двоих хватит. Не пропадем!

– Живы будем, не помрем! – рассмеялся Спешневич и подмигнул Мите: – Еще как не помрем!

Один из жандармов взгромоздился тем временем на облучок к ямщику, второй перебрался в сани к фельдъегерю, и тройки еще быстрее помчались сквозь предрассветную мглу к Шлиссельбургу. Свистел снег под полозьями, холодный ветер хлестал в лицо, и Митя по самые глаза зарылся в воротник шубы.

Звон колокольчиков разбивал ночную тишину, их заунывное и тоскливое пение разносилось далеко окрест. Звуки эти, давно знакомые по многим радостным и счастливым событиям в его жизни, пробудили в душе горестные воспоминания, а неумолимая печаль легла тяжким камнем на сердце. Сани уносили его прочь от самых любимых и близких ему людей, которых ему никогда уже не придется увидеть. И только редкие письма смогут рассказать ему, как протекает их жизнь, как постепенно стареют родители... Слава богу, с ними Маша!..

---

24 Прогулка (фр.).