Гиперборей

За столом беспокойно поерзал Дир, который доселе не раскрывал рта, сказал опасливо:

— Может быть, они правы? Все-таки Мудрые, хоть и Тайные... Мало ли уже на свете народов? Дерутся, режут друг друга, как овец. Добро бы за дело: из-за славы или чести, а то подумать противно — из-за земли, скота, баб... Тьфу!

Олег развел руками:

— В чем-то этот народ и меня страшит, в чем-то внушает надежду. Я тоже заглядывал в будущее! Ответственность еще в том, что земли нового народа раскинутся на пространства, которые немыслимо вообразить.

— Какие? — спросил Рюрик живо.

— Сравнивать не с чем. Все древние империи — захудалые крестьянские дворики.

— А как далеко ты заглядывал в будущее? — спросил Рюрик жадно.

— На тысячу лет, — ответил Олег во внезапно наступившей тишине. — Их земли все ширились.

Долго молчали, наконец Асмунд с грохотом ударил кулаком по столу:

— Понимаю, почему тревожились Тайные!

Олег поднялся, поправил широкий пояс. Голос прозвучал мрачно, хотя Олег старался придать ему спокойный оттенок:

— Завтра утром уеду. Вас оставят в покое, покушений не будет... если вы и далее пребудете на этих землях. Чтобы произошло объединение славянских племен, чтобы образовалось новое государство, нужно, чтобы Рюрик прибыл в Новгород и принял княжение!

Он поклонился и ушел в полном молчании.

Рано утром в горницу где расположился Олег, вошел Рюрик. Князь за ночь еще побледнел, осунулся. Он раздраженно взглянул на полуголую Гульчу. Она томно выгибала спину, потягивалась, выпячивая и без того торчащую грудь.

— Святой отец, я бы хотел переговорить наедине.

— Это послушница, — ответил Олег. Сердце его колотилось, он опустил голову, притворно вздохнул. — Она ничего никому не передаст.

Рюрик с сомнением осмотрел Гульчу. Та в самый последний момент удержалась, не показала молодому князю язык. Рюрик махнул рукой:

— Ладно... Я не запомнил, что ты говорил о моем будущем.

— Я вообще не говорил.

— Так скажи!

Олег заговорил скучным голосом дешевого базарного гадальщика:

— Проживешь на Рюгене в богатстве и довольстве. Под конец твоей долгой жизни признают королем. Будет полно внуков, увидишь правнуков. Соседи будут чтить, враги — бояться, короли — искать твоей дружбы, в твоем дворце соберутся барды и художники...

Лицо князя осветилось, словно выглянуло из-за туч солнце. Он сказал с радостным недоверием:

— Слишком сладко! Так не бывает. Похожее нагадал один волхв, я его выгнал.

— Зря, — ответил Олег — Он выуживал монеты, верно, но угадал. Я могу зреть грядущее, помни!

— Святой отец... Неужели правда?

— До последнего слова.

Огромный, широкий в плечах и тонкий в поясе, как девушка, Рюрик прошелся по горнице, едва не подпрыгивая. Он ударил кулаком по ладони:

— Теперь только жить!.. Что еще надо?.. Кстати, а что бы ждало в Новгороде?

Олег сделал вид, что не услышал, толкнул Гульчу в спину:

— Пора седлать. Лучше выезжать пораньше.

Гульча вышла, неплотно притворив дверь. В коридоре раздался грубый голос, что-то негодующе сказала Гульча, донесся перестук ее каблучков — даже в нем слышалось ее недовольство и раздражение. Рюрик повторил нетерпеливо:

— Что ждет в Новгороде?.. Впрочем, даже если корона базилевса, как называют греки императора, то не поеду все равно!

— Те греки все еще зовут себя римлянами.

— А мы их — ромеями, — согласился Рюрик. — Ты опять не ответил!

— Зачем? Ты ведь не едешь?

— Просто интересно...

— Ну... корона базилевса тебя не ждет.

— А что?

— Зачем тебе знать, Рюрик? Ждет тяжелая работа. Здесь у тебя маленькое племя, но уже готовое. А на новом месте... Сам знаешь, славяне — народ упрямый.

— Ты прав. Все-таки что еще я получил бы, кроме тяжелой работы? И неблагодарной, наверняка.

Через раскрытое окно послышался цокот копыт, звонкий голос Гульчи. Олег поднялся, но Рюрик выбросил вперед руку, властно удержал его на месте:

— Что еще, кроме работы? Ответь! Заклинаю богами.

— Тяжкая работа, — ответил Олег со злостью. — Грязная, неблагодарная, ты прав, непонимание и предательство друзей. Измены, оскорбления. Наконец — удар в спину отравленным кинжалом.

Рюрик дернулся, даже свел лопатки, словно ощутил лезвие. Глаза расширились, налились кровью. Лицо, напротив, медленно бледнело, пока не стало мертвенно-бледным. Синие губы задергались. Он часто задышал, жутко скрипнул зубами, закрыл глаза. Голос был, как у разъяренного льва, внезапно обретшего речь: