Гиперборей

— Железо не скрыть.

Асмунд, кряхтя, начал стаскивать с себя громыхающее железо. Гульче объяснил виновато:

— Мы — гипербореи, у нас зимы холодные, ветры круглый год. Раньше я был совсем голым!.. Это потом наросла шерсть, чтобы утеплиться.

— А когда это было раньше? — полюбопытствовала Гульча.

— В колыбели, когда еще? — удивился Асмунд.

Доспехи сложили на запасных коней, завернув железо в тряпье, при себе оставили только ножи под одеждой. Асмунд зло косился на Рудого, тот почти не изменился — и раньше не любил таскать доспехи, зато Рюрик и Асмунд стали вроде бы меньше в размерах, что ущемляло гордость, выглядели почти голыми. Асмунд сказал Олегу:

— Поезжай рядом со мной, святой отец. Благочестивый разговор с человеком, близким к богам, много лучше, чем слышать хихиканье этого отродья Ящера!

Телегу они купили вечером того же дня. Умила с радостью усадила ребенка, они с Гульчей устроились посередине, там меньше трясло, а Рудый сел на передок, заявив, что он управлял колесницей на стадионе в Риме и почти победил в гонке колесниц под Сиракузами.

Асмунду явно хотелось отнять вожжи, он слыхом не слыхивал о непонятных Сиракузах и Рудому не поверил бы, скажи тот, что ворона — черная, а снег — белый. Коней запрягли четверку, остальных пришлось продать — вести за телегой показалось чересчур рискованным: привлекут внимание, бедные весяне так не ездят.

Дорога тянулась сухая, ровная. Колеса бодро катились по твердой утоптанной дороге. Они проезжали мимо крохотных деревушек, добротных весей и разлогих сел, дети выбегали навстречу странникам, а люди в поле прерывали работу. Некоторые тут же принимались за прерванное дело, другие долго провожали глазами, словно надеясь, что путники остановятся на ночлег, расскажут новости.

В конце дня Рудый повернул коней к маленькой роще. Асмунд еще на телеге нарезал мясо и хлеб, готовясь к ужину. Рудый едва не свернул шею, оглядываясь, ловя ноздрями, трепещущими от возбуждения, вкусные запахи.

Ночевать заползли под низкие густые ветви, сразу устроили там усталых женщин. Рудый сбегал с котлом к ручью, Асмунд развел костер. Умила и маленький Игорь уснули, прислонившись к дереву. Рюрик, перекладывая сына на плащ, гордо улыбался: воин растет — спит на голой земле.

Проснулись при затянутом тучами небе. Моросил мелкий гадостный дождик. Такой не переждешь, и странники, позавтракав всухомятку, запрягли коней. Одежда промокла, обвисла, стала тяжелее. Гульча стучала зубами, горбилась, как маленькая ворона, большие темные глаза сердито поблескивали.

Земля быстро размокла, копыта скользили по желтой глине. Когда дорога начала карабкаться вверх, четверка коней выбилась из сил, приходилось слезать прямо в грязь, тащить выбивающихся из сил коней под уздцы, давать частый отдых.

Умила крепилась долго, наконец горячие слезы брызнули из ее прекрасных глаз, побежали по бледному лицу:

— Если так уж надо ехать тайком, то почему на простой телеге? Почему не сделать вид, что едут тиун с женой и сыном? Возвращается знатный боярин с ярмарки? Мы двигались бы куда быстрее.

Рюрик беспомощно развел руками, кивнул на пещерника.

Олег объяснил с жалостью:

— На таких телегах, как у нас, этими дорогами едут тысячи весян. Кто нас запомнит? Но люди в поле всем расскажут, если мимо проедут знатные люди — настоящее событие для забытых богами лесных весей!

Когда подъехали к небольшому городищу, кони едва тащили ноги. Они дрожали от усилий удержаться на скользкой, как лед, глине. В закрытых воротах под каменным козырьком навеса стояли двое стражей. Лица у обоих уныло вытянулись, одежда промокла, хотя под навесом земля оставалась сухой. Тускло блестели железные шлемы, булатные пластины на груди и руках.

— Кто такие? — рявкнул один.

— Странники, — ответил Рудый весело. — Едем на ярмарку!

— Что в подводе?

— Всякая всячина. Продаю лишнее, чтобы купить нужное.

Страж произнес строго, не вылезая под дождь:

— Пошлина за въезд! Еще одна — за ремонт стены. Третья — на празднование великому Велесу...

— В такой дождь праздник? — удивился Рудый. — Что здесь за народ? Не лучше ли мочить себя изнутри?

— Много лучше, — ответил страж с надеждой. Второй вытянул шею, кадык его дернулся, словно уже уверенно мочил себя изнутри в ближайшей корчме.

Рудый беспечно рассмеялся, сунув стражу в ладонь мелкую монету. Телега въехала в ворота, охранники даже не посмотрели на кучу тряпья, накрывавшего дорогие доспехи. Асмунд сказал с негодованием: