Гиперборей

— Забудь, не думай! У тебя жар.

— Гульча, он опаснее, чем мы думали.

Она прошептала, косясь по сторонам:

— Понимаю. Воин прост как лошадь, на которой сидит. Лекарь — это знание, мудрость. Но разве не вся мудрость у сынов нашего племени?

— Она должна быть только у нас, — ответил он, помолчав. — Иначе в мире будет вечный хаос, вечный спор, вечная резня. Если мир один, то и разум должен быть один. Наш, конечно. И тогда во всем мире будут мир и покой.

— Тебе очень больно?

— Варвар подобрал травы умело, они притупили боль. Гульча, я могу не выжить. Давай на этот случай придумаем план. Ты ведь останешься одна из нашего племени среди этого моря варварских племен... среди народов...

Она наклонилась, его губы едва шевелились. Он шептал, останавливался, впадая в забытье. Очнувшись, повторял, заставлял повторять ее, заучивать она должна не только для того, чтобы выжить, ведь маленький и юный пастушок однажды победил старого свирепого великана Голиафа, пришедшего с севера, из этих мест.

Олег появился, когда солнце опускалось за деревья. Осмотрел раненого, велел класть на лоб влажную тряпку, напоил горьким отваром, сменил повязку с травой на ране — старая уже отдала целебную силу. Когда поднялся, довольный, Гульча ухватила его за рукав:

— Я сделаю все, чтобы мой брат жил...

Глаза ее были опущены в землю, щеки залило горячей краской. Олег кивнул, голос был ровный, словно сани скользили по замерзшей реке:

— Хорошая девка. Молодец.

Он ушел не обернувшись, а Морш прошептал:

— Он чует, что я могу в какой-то мере сдерживать боль... Ты не отходи от меня далеко.

Всю ночь на вершине холма стучали топоры. При свете костров сотни древоделов торопливо ошкуривали бревна, рыли ямы под столбы. Неподалеку вождь с волхвами прижигали каленым железом пленных, вызнавали дороги, повадки обров. Заслышав жуткие крики, сходились мужики, слушали с удовольствием, давали советы. Громодар гнал советчиков.

Ограду поставили под утро, наконец-то на новенькие свежие колья насадили головы обринов — но множество кольев оставались свободными.

Обоих пленных вождь велел посадить на колья, пусть подыхают без спешки, а детишки чтобы бросали камнями, упражняясь в ненависти к чужакам. Вождь ходил забрызганный кровью, как мясник, улыбался во весь рот: обры под пытками наперебой кричали, что в дальних походах набрали золота, камешков, драгоценный паволок, который чудные червяки делают.

Раненого Морша поместили под навес. Журавлевцы с удовольствием бы прикончили и этого единственного оставшегося в живых пленного, пусть не на кол посадили, но хотя бы зарезали, как козу. Однако странный пещерник трогать не позволял. Громодар согласился скрепя сердце. Как вождь, он понимал, что волхвы пробуют новое зелье на псах, но ведь свой пес дороже чужого человека, а тут повезло — ворог!

Через два дня вернулись гонцы. Громодар сообщил Олегу:

— Все племена отказались! Лишь борщаки ответили, что дадут десять тысяч всадников и двадцать тысяч пеших ратников, если уступим треть добычи.

— И ты задумался?

— Обры — наша добыча! — возразил Громодар. — Целиком. Мы — журавлевцы. Сами зничтожим, а сокровища заберем. При чем тут борщаки?

Олег покачал головой:

— Делишь шкуру неубитого медведя. Борщаки — лютые воины. Лучше с ними идти супротив обров, чем схлестнуться на узкой дорожке.

— Борщаки сильны в чистом поле, — проворчал Громодар. Он почесал в затылке, поскреб между лопатками, выворачивая руку, — а мы живем на опушке. Чуть что, за деревьями укроемся. Не только конь — черт ногу сломит... Впрочем, насчет борщаков подумать надо. У ихнего вождя есть Весняна, дочка. Сказывают, краше нет на тыщи верст окрест...

Жесткое лицо, испещренное шрамами, стало мечтательным. «Старый леший, — подумал Олег. — С тремя женами едва справляешься, а тянешься к четвертой?»

На следующий день дозорные притащили на аркане полузадушенного обрина. Оказалось, встретили пятерых, когда охотились. Дабы узнать их настоящую силу, старшой дозора придержал конников, пустил вперед пятерых журавлевцев. Один журавлевец погиб, двое были ранены, зато четверых обров посекли в капусту, пятого свалили, стукнув палицей по шелому.

После того, как истерзанного обрина бросили живьем голодным псам, Громодар сказал с великим презрением:

— Дулебы... Червяки! Племя огромное, старое — как дались?

— Натиск, — объяснил Олег горько. — Дулебы смотрели в другую сторону, с рашкинцами враждовали. Еще на тюринцев косились, пакостей ждали. К тому же все были в поле... А ежели бы один на один, да чтоб у славянина была такая же сабля...