Беда идет по следу

В любом случае я был рад, что ко мне все это больше не имеет отношения. По крайней мере, так мне тогда казалось. Часы у меня на руке показывали девять. Мери ждала моего звонка. Я позвонил ей в гостиницу с почты из автомата, и она сняла трубку после первого же гудка:

– Сэм? – В ее голосе прозвучало нетерпение.

– Прости за поздний звонок. Задержало одно дело. – Я не хотел говорить ей о смерти Бесси Ленд. Но Мери уже знала.

– Я видела газеты, Сэм. Я боюсь.

– Я тоже боюсь. Потому я и… – Я замолчал. Хефлер сказал, что дело секретное. Вероятно, говорить о нем нельзя было даже с Мери, хотя она знала почти столько, сколько я.

– Потому ты – что?

– Потому я и хочу тебя сегодня увидеть, чтобы развеяться.

– Я тоже. Но у меня есть для тебя хорошая новость. Новости не всегда бывают плохими.

– Я приеду прямо сейчас. Ты ужинала?

– Нет еще. Мне нужно двадцать минут, чтобы собраться.

– Но ни одной больше.

– Ты прелесть.

Мери повесила трубку, и я помчался домой переодеваться. Ужинать она пришла в темно-синем трикотажном вечернем платье, в котором ее плечи выглядели ослепительно. Подобранные кверху светлые волосы, приоткрывая изящную шею, делали Мери похожей на яркий летний цветок на изящном стебле. Стоило мне ее увидеть, и настроение разом улучшилось. Она воплощала в себе все праздничное, светлое и радостное – словом, то, чего я был лишен целый год. Рядом с ее юной красотой, осенявшей теплым сиянием стол с горящей посередине свечой, мои сегодняшние злоключения казались невероятными. На время они обрели призрачность вымысла.

Когда мы пили мартини, Мери спросила меня о том, как умерла Бесси Ленд. Но Бесси Ленд уже переселилась в другую страну.

– Бог ведает, что случилось. Не знаю. По крайней мере, меня это больше не касается.

– Что ты имеешь в виду?

– Делом занимается полиция. Это их обязанность, а они полагают, что Бесси покончила самоубийством, значит, и я должен думать, что это самоубийство. – Под воздействием мартини, всосавшегося из моего пустого желудка в кровь, я добавил: – В отпуск я приехал, чтобы хорошо провести время, и проведу его хорошо, даже если половина Детройта разом вымрет.

– Ты довольно бессердечный, да, Сэм? – спросила Мери, сдержанно улыбнувшись.

– Как большинство людей. Только я откровенно сознался.

– Думаю, ты прав. Большинство людей слишком озабочены собой, чтобы беспокоиться о других.

Допив коктейль, Мери поставила стакан на стол. Она смотрела на меня с видом человека, который, узнав горькую правду, обрел силу.

– Конечно же я не совсем бессердечный, – продолжал я, – вскройте внешнюю оболочку, и вы найдете под ней жидкую, сваренную на молоке кашу из скисшего винограда и раненых чувств.

– Эта метафора стоит того, чтоб ее запомнить. Ты в самом деле такой циник или валяешь дурака?

– Не знаю. Я так долго торчал на флоте, что сам не знаю, какой я. Зато знаю, что ты мне нравишься.

Глаза Мери, полупрозрачные и неопределенного оттенка при свете свечи, смотрели на меня в упор.

– Не могу тебя понять. Кто ты: интеллектуал или невежда?

– И то и другое, – равнодушно заметил я, хотя и был втайне взволнован этим разговором. – Я интеллектуал среди невежд и невежда среди интеллектуалов.

– Не слишком внятно. А что для тебя важно?

– Я думал, что хочу стать великим репортером. Вскрывать язвы больших городов и всякое такое, понимаешь? Но за последний год-два это прошло.

– И ты ничего не хочешь? Если ты так скажешь, я закричу.

– Я вполне уверен, что хочу зарабатывать деньги. Как – не имеет большого значения. Это случилось с большинством моих знакомых на флоте. Перетрусишь до смерти пару раз, и весь идеализм испаряется.

Мери чуть приоткрыла рот и, судя по ее сосредоточенному виду, хотела что-то сказать. Но тут как раз официант принес нам еду. Она промолчала. Несколько минут мы молча ели. Потом она заговорила:

– У нас осталось совсем немного дней для свиданий.

– Знаю. Еще две недели.

– Еще два дня. Мне предложили работу в Сан-Диего. Это и есть моя новость.

– Мне казалось, ты говорила, что новость хорошая.

– Так и есть, потому что работа хорошая. На складе военно-морского флота.

Меня огорчило, что она уезжает, и я проворчал:

– А я, скорей всего, демобилизуюсь, когда война кончится.

– Понимаю. Но, пока она продолжается, у меня будет ощущение, что я… понимаешь, приношу пользу. – Она слегка покраснела, и тон у нее был смущенный. – Сегодня я уже обо всем договорилась.