SPA-чистилище

Валерий Петрович ответствовал с переднего сиденья:

– Думаю, да. Она была ретушером.

Елена победоносно посмотрела на сидящего рядом сына. Впрочем, сей горделивый взгляд остался втуне, так как Ваня целиком погрузился в музыку из своих наушников.

– Как вы догадались?

Полковник усмехнулся:

– Элементарно, Ватсон. Особенно, если учесть ваше предисловие по поводу цифровых камер, сделавших ненужной ее работу. К тому же в квартире вашей мамы висит фотография Аджубея^[5]. С автографом. Как он там, бишь, писал? «Той, кто мои тяжелые черты смогла смягчить почти до красоты».

– Вы знаете Аджубея?

– Да. Даже немного лично.

– И вы совершенно правы, Валерий Петрович!

Стас саркастически улыбнулся – а доверие дамочки к Ходасевичу выросло до неземных высот.

– Моя мама действительно была ретушером. Она сперва в «Известиях» двадцать лет проработала – оттуда фотографии со знаменитостями в ее доме. Потом перевелась в «Советскую Россию», а потом, когда эта газета в перестройку очень провокационную позицию заняла, ушла в «Московские новости». Сорок лет в строю!.. Коллеги ее очень любили, уважали. Она ведь настоящим художником была. И руководство всегда тепло к ней относилось. Работа у нее была незаметная, но важная. Это сейчас – чик, чик на компьютере, и любая уродина может выглядеть, как супермодель. А раньше все вручную. Так кропотливо! Тончайшей кисточкой, тушью, рейсфедером рисовали. Бритвочкой подчищали… И ведь надо было сделать так, чтобы человек на фотографии, с одной стороны, и похорошел, как тот Аджубей на снимке, и чтобы на самого себя остался похож. Чтобы его узнать можно было. А сколько возни с сильными мира сего!.. Как Брежнева разрисовывали, Хрущева!.. Горбачеву его пятно родимое на лбу замазывали… А уж при Сталине что было!.. Слава богу, мама те годы не застала, но рассказывала мне, сколько тогда страху ее коллеги натерпелись…

– Давно она на пенсии?

– Уже больше десяти лет, с девяносто третьего года. Сначала очень переживала, что осталась не у дел – а потом привыкла. Лето на даче проводила, Ванечку нашего воспитывала. И зимой у нас дома подолгу жила, чтобы Иван был обихожен, не шлялся по улицам с ключиком на шее.

От Валерия Петровича не укрылось, что лицо Стаса, сидящего с ним рядом за рулем, во время рассказа о теще закаменело. На нем появилось презрительное и брезгливое выражение.

После первых километров, когда тащились еле-еле, движение наконец-то разогналось. Машина, в потоке других, помчалась скоренько. Ходасевич прикрыл окно. За стеклом мелькали заборы придорожных поселков и зеленые, с вкраплением золота, деревья.

Вскоре свернули со Щелковского шоссе. Второстепенная дорога запетляла мимо дачных поселков, воинских частей, автобусных остановок и павильонов-магазинчиков. Затем еще пара поворотов, мелькнул указатель «ЛИСТВЯНКА».

Асфальтовая дорога, несколько «лежачих полицейских», затем поворот на крохотную улочку – скорее тупик. Машина на первой передаче покачалась на кочках, проскребла днищем траву – и замерла у синего забора.

– Приехали, – объявила Лена. – Добро пожаловать, товарищ полковник.

Глава 3

Вновь прибывшие еще не успели перетащить из машины в дом все пожитки, как на участке появилась худенькая немолодая женщина, похожая на обезьянку. Она была одета по-дачному. Женщина бросилась в объятия Лены. Стас лишь сухо кивнул ей и отвернулся. Самым гостеприимным из всей семьи неожиданно оказался Иван. Он даже соизволил вытащить из ушей наушники и радушно приветствовал соседку:

– Здравствуйте, тетя Люба!

Но сама Люба, мимоходом поприветствовав Ваню и Стаса, более всего внимания уделила Елене. Она обнимала ее и нетерпеливо приговаривала:

– Ну, как мама? Что с ней?

– Все так же. Ничего нового.

– Господи! Бедная Алла!

Ходасевич заметил, что на глазах соседки выступили слезы.

Полковник не вмешивался в дачную суету первых минут прибытия. Стоял спокойно у машины и наслаждался первой загородной сигаретой. Исподволь обозревал окрестности.

Участок пропавшей Аллы Михайловны казался даже больше, чем заявленные ее дщерью двадцать пять соток. Может, оттого, что имел правильную, почти квадратную форму. А может, потому, что на нем не нашлось места огородным культурам – практически вся земля была засеяна тщательно подстриженной травой. Имелись лишь две-три свежеперекопанные под зиму грядки и пара клумб. На них желтым и белым горели хризантемы и гортензии. Кроме того, вокруг дома – на крыльце и перилах, на пеньках и дровяных чурбачках стояли ящики и кадки – очевидно, вывезенные с городской квартиры. В них алели бегонии и герани, синели кусты гелиотропа.

---