Куявия

Она почти прошептала последние слова, отвернулась. Старуха слушала ее сперва с недоверием, потом лицо дрогнуло, изменилось.

– Моя пташка, – сказала она почти нежно, – теперь я вижу, что ты не желаешь зла моему господину. Ты сама хочешь его уберечь. Но как же тогда… Мне показалось, что у вас только начинает налаживаться…

Блестка помотала головой.

– Если бы не эта война! Все было бы по-другому. Мы смотрим друг на друга, но война стоит за нашими спинами, она говорит за нас, нашими словами. Если я убегу к артанам, им незачем сражаться. Они смогут уйти.

Старуха сказала с сомнением:

– Незачем? Они шли, чтобы разрушить все в Долине! И убить драконов.

– Да, – сказала Блестка с отчаянием, – да!.. Но сейчас им дадут достойный отпор. Они будут мерзнуть по ночам, их дух упадет, а если еще среди ночи на головы начнут падать камни, от которых нет защиты? Им надо дать отступить достойно. Понимаешь? Они могут объявить, что выполнили основную цель – спасли сестру их тцара. Вызволили из плена! Это даст им возможность уйти, не теряя лица. Пойми, для нас честь и достоинство – не пустые слова, как у вас, куявов. Так просто артане не уйдут, будут сражаться до последнего. А Придон будет присылать все новых героев, пока Долина не падет или пока Придон сам не явится со своим мечом Хорса. Думаешь, те два брата-великана, сбивающие драконов, как уток – последнее, что есть у Придона?

Служанка задумалась, лицо дергалось, в глазах то загорался огонек, то гас. Наконец спросила, не отрывая взгляда от ее взволнованного лица:

– Но как же ты?.. Ты и Иггельд?

Блестка прошептала:

– Если я останусь… он погибнет.

Служанка смотрела пытливо.

– Ты его все-таки любишь?

– Не знаю, – ответила Блестка со слезами в голосе, – я ничего уже не знаю! Я его и ненавижу люто, за его тупость, за его слепоту, за его непонимание…

– Да, – сказала Пребрана понимающе, – я вижу, что ты думаешь больше о нем, чем о себе. Ты еще сама не понимаешь, но когда любишь, то думаешь не о себе, а о том, другом…

– И, – сказала Блестка решительно, – ему нельзя говорить, что я убежала потому, что тряслась за его жизнь. Это его оскорбит! Он горд, как артанин. Пусть думает, что он для меня только враг, захвативший меня силой. Так ему будет легче.

– Легче ли?

– Легче, – сказала она с отчаянием. Слезы безостановочно бежали по ее лицу. – Пусть считает, что я – тупая артанка, что так ничего и не поняла, не ощутила, не осознала. Такую легче забыть, выбросить из сердца, стереть из памяти. И легче будет… будет… с другой!

Она разрыдалась, Пребрана торопливо прижала ее к своей полной груди, и Блестка ревела и ревела, выплакивая всю горечь, всю несправедливость этого мира, где все не так, где все плохо и людям ничего не дано просто так, как подарок по их рождению.

– Я поговорю с родней, – ответила Пребрана тихо. – Ничего не обещаю, только поговорю. У меня есть двое племянников, что излазили здесь все горы. Один уверяет, что знает, как перебраться на ту сторону. Правда, он у меня такой герой, что может и приврать…

– А правда, что Шварн – твой сын?

– Правда. Но Шварн ни за что…

– Жаль, – сказала Блестка погасшим голосом, – можно бы на драконе…

– Я поговорю с племянником, – пообещала Пребрана.

Она тихонько подошла к двери, постучала. Загремел засов, Пребрана выскользнула в коридор, Блестка слышала там вздох облегчения стражника, снова загремели петли, потом послышались удаляющиеся шаги.

Глава 17

Когда она проснулась, в каморке чувствовалось утро, хотя за окном только-только начинался рассвет. Во всем теле ощущалась легкая чистая радость, из единственного узкого окошка лился свежий ночной воздух. Воздух чистый, с легким ароматом свежеиспеченного хлеба, да еще чуть-чуть улавливался запах дымка от кузницы внизу.

Она лежала на спине, предаваясь отдыху, пока по стене напротив не скользнул солнечный луч. Со двора послышались ржание, скрип тележных колес, звон цепи у колодца. Она вздрогнула, вспомнив, что вчера к стене подошли первые артане, сейчас там накапливается войско, скоро зазвенят мечи, послышатся крики, начнется свирепый пир топоров. Прольется кровь, вспыхнут пожары, закричат вдовы, заплачут осиротевшие дети…

Она торопливо оделась, сердце теперь стучало часто, тревожно. За ней долго никто не приходил, наконец дверь отворилась, вошли двое незнакомых стражей. Один подошел к ней с оковами, посматривал не то что с опаской, а брезгливо морщился и, как ей почудилось, смотрел на нее с надеждой: вдруг да откажется? Тогда он бы бросил эти цепи в угол и разрешил бы ей идти так… Второй, помоложе, держал острое копье наготове и сверлил ее колючими глазами.