Куявия

Иггельд насторожился, подобрался и посмотрел на князя, как коршун на цыпленка. Князь побледнел под его взглядом, заговорил еще торопливее, сбиваясь и проглатывая слова:

– Я хочу сказать, что… что в моей власти и эта Долина… а это значит, я вправе жаловать своих людей… да, жаловать как землями, домами, так и вотчинами… С этого дня моим повелением благородный Иггельд становится благородным беричем Иггельдом… с правом володения этой Долиной!

Он договорил, бледность начала медленно уступать привычной багровости. Он даже перевел дух, понимает, сволочь, подумал Иггельд мрачно, что я его мог, не дослушав, как еще одного претендента на власть, на эту Долину, тоже на кол…

С изумлением ощутил, что все как-то смирились с жуткой казнью Белга, знатного бера, на колу. И хотя долинники сделали так, чтобы тот не мучился долго, а помер почти сразу, но все-таки казнь, все-таки жуткая смерть…

Он наклонил голову и прорычал нарочито мрачно и злобно:

– Я не принимаю подачек! Я прихожу и беру… по праву силы. Это Долина моя потому, что ее взял я, а не потому, что мне кто-то подарил. Добронег, выведи князя!

Добронег с готовностью сдвинулся, князь торопливо поклонился и почти бегом бросился к выходу. Добронег шел следом, явно едва удерживаясь от желания проводить пинками.

А ведь он получил то, за чем приходил, мелькнула мысль. Князь, битый и перебитый в этих хитрых играх, и не надеялся, что паду на колени и с благодарностью поцелую руку, просто довел до моего сведения, что сам на власть не замахивается, будет сидеть тихо и сопеть в две дырочки, дожидаясь ухода страшных артан. И даже дал мне показать свою власть, к двери побежал нарочито трусливо, чтобы мне, властелину Долины, было приятнее…

Стыд ожег лицо с такой силой, что кожу защипало, будто окунулся в кипяток. Как быстро, ощутив власть, становимся подленькими, как быстро стремимся выместить свои обиды на всех, кто подворачивается под руку!

– Блестка, – сказал он вслух. – Блестка… Что ты со мной сделала?..

Глава 21

Ночь наступила на диво тихая, даже звезды, казалось, покрупнели, стали почти такими же крупными и цветными, как на равнине, где звезды и синие, и зеленые, и красные, даже лиловые, как ее глаза, а здесь, высоко в горах, они все одинаково мелкие, бесцветные, похожие на крохотные кристаллики льда, светят холодно и равнодушно, не подмигивают, как там, в степи, где она живет, где она смотрит в небо… не потому ли звезды там такие яркие, что она смотрит на них?

На столе открытый кувшин вина, две чаши с темным красным вином, по комнате струится пьянящий аромат, Иггельд вперил взор в почти багровую поверхность, язык облизнул пересохшие губы. Пальцы дрогнули, потянулись к чаше, отдернулись, едва кончики пальцев коснулись холодного металла.

Апоница наблюдал с другого конца комнаты. Иггельд даже не услышал его шагов, Апоница сел напротив, отодвинул обе чаши на дальний край длинного стола.

– Тебе топить горе в вине негоже, – сказал он. – Да и опасно.

– Почему? – спросил Иггельд тупо.

– Шкура тонкая, – объяснил Апоница непонятно. – Остановиться не сможешь… Эх, Иггельд, надо себя перебороть. У меня Обгоняющий Ветер умирал от старости, я ничего не мог, только плакал от бессилия… А ты бы удержал и пленницу, и Черныша. Да и верный Ратша сейчас бы не ушел!

– Сейчас бы я и Блестку не выпустил, – вырвалось у него горькое. – Я бы ей все сказал… сказал бы правду! Стыдно мне, Апоница. Не могу… Она мне всю правду, а я лгал, изворачивался, хитрил, трус проклятый… Почему она могла быть честной, а я нет?

Апоница сказал невесело:

– Она проще. Ты запутался из-за своей тонкошкурости. Но теперь она у тебя, увы, толстеет. Ты перестанешь ощущать какие-то особо тонкие запахи цветов, зато перестанешь чуять и вонь, через которую иной раз… Такова жизнь, Иггельд! Но в тебе звериности на сто человек. Я имею в виду – живучести. Ты все пройдешь. И все равно останешься чище и благороднее всех нас. Потому мы все приносим тебе клятву верности.

Иггельд отмахнулся.

– Лучше не мне.

– Другого нет, – сказал Апоница с нажимом. – Оскудела наша Куявия… Хотя почему оскудела? А ты?..

– Я не гожусь…

– Ты лучше других, – сказал Апоница настойчиво. – Хоть ты и страхополох, что удивительно для такого молодого… Зря, конечно, все эти предосторожности, артане сюда никогда не придут, а ты даже ночами держишь на стене сотню мужчин…