Ингвар и Ольха

– Милая, да все одно бы поднялись. А смерть великого князя только воодушевила. Ускорила.

– А ты? Почему ты здесь?

Ключница оскорбилась:

– Милая, как можно иначе? Ты такая красивая. Сердце мое к тебе прикипело. Пекусь как о родном дитяти. Потому и пришла, чтобы пособить, вывести тайно, когда наших головорезов нет близь… Только как будешь пробираться?

– Хорошо бы на коне. А потом лесами. К нам на коне не проехать.

Зверята покачала головой:

– На всех дорогах люди с оружием. Молодой девке там не место. Снасильничают скопом, а потом еще и зарежут. Нет, я бы тебе посоветовала другое.

– Что?

Зверята помялась:

– Ты как с хозяином?

– Ингваром? – спросила Ольха настороженно.

– С ним, бедолагой.

– Никак, – ощетинилась Ольха. – Тоже мне, бедолага!

– Гм… Не обижает, я грю? Ну, не больше, чем если бы поймали те, на дороге?

– А… нет, – ответила Ольха холодно. – Еще нет.

Сказала и устыдилась своих слов. В последние дни Ингвар ходит на цыпочках, боится смотреть в ее сторону. Зверята вздохнула, взглянула исподлобья, заколебалась, а потом заговорила быстро, будто торопилась перебежать через холодную воду:

– Тебе надо пробраться с ним в его загородный дом. Нет, милая, не спорь! Я знаю, что скажешь. Да, он рус, но человек справедливый. И среди русов бывают люди, как видишь. В его тереме будет покойно. Все русы укрепили свои терема так, что прямо кремли, а не терема. Видать, у них на севере жизнь такая тяжелая.

– Если его терем уже не захвачен, – возразила Ольха, тут же поймала себя на том, что не спорит по сути, не отвергает терем лишь потому, что он принадлежит Ингвару.

– Вряд ли, – покачала головой Зверята. – Там, как нарочно, собралась сильная дружина. И челядь любит Ингвара. Не отдадут даже своим. Я, правду сказать, уже послала сынишку Окуня. Пусть вызнает все, предупредит, что едем.

Ольха ощетинилась:

– Похоже, ты уже все за меня решила. И даже за воеводу!

– Милая, – всплеснула руками Зверята, – да рази есть выбор?

Глава 42

Зверята, крепко держа Ольху за локоть, вывела в коридор. Снизу доносились раздраженные мужские голоса, громко заплакал ребенок.

Павки не было, а Боян, в полном доспехе и с мечом за спиной, встретил их расширенными глазами:

– Что? Что будем делать?

– Уходим, – распорядилась Зверята властно. – Берем коней и возвращаемся в терем Ингвара.

– Да это почти через дорогу…

– Дурень, в загородный!

Лицо Бояна осветилось надеждой. Он посмотрел на Ольху, снова на Зверяту, спросил дрогнувшим голосом:

– Это Ингвар так велел?

– Он, – ответила Зверята, не моргнув глазом.

– Тогда я сейчас, – заторопился Боян, – сейчас!

Он с грохотом пронесся по коридору. Терем наполнялся шумом, криками. Боян распахнул дверь в одну незаметную комнатенку, исчез. Зверята ругнулась, но было по дороге, они с Ольхой заспешили к выходу. Ольха на ходу заглянула в комнату, куда забежал Боян, задержалась. В дальнем углу на ложе виднелась скрюченная фигура под одеялом. Седые пряди беспорядочно лежали на подушке, почти сливаясь с ее белизной. Дряхлый старик спал, лицо было темное и сморщенное, как яблоко, пролежавшее ночь на горячих углях.

Боян стоял на коленях возле ложа, осторожно трогал старика:

– Отец… Отец, проснись!

Старческие дряблые веки с трудом приподнялись. Молот прошептал слабо:

– Сынок… Что случилось?

– Отец, – торопливо заговорил Боян, – надо уходить. Поляне восстали. Наши дружины все в дальних весях. Нас в Киеве не больше двух десятков.

Молот с трудом приподнялся. Высохшая рука беспомощно пошарила у изголовья ложа.

– Где мой меч? Мужчинам позор умереть в постели.

– Отец, – сказал Боян с болью и нежностью, – твоя рука не удержит нынешний меч.

Он бережно приподнял отца, тот исхудал, могучие некогда мышцы растаяли, как воск на горячем солнце, а кожа пожелтела, пошла темными старческими пятнами.

– Сынок, – сказал Молот с достоинством, – мы должны драться!

В выцветших глазах зажегся гордый огонек. Он попытался выпрямить спину. Охнул, его перекосило.

– Да-да, – согласился Боян, – но в удобное для нас время и в удобном для нас месте.

Он ухватил отца на руки, бегом вынес в коридор, бросив на Ольху виноватый взгляд, торопливо сбежал по лестнице. Уже на крыльце Молот, опомнившись, спросил слабо: