Великое избaвление

Вечером в «Голубе и свистке» было полно народу. Когда полицейские вошли в бар, где, словно мрачная туча, висел сигаретный дым, там на миг воцарилась тишина. Фермеры собрались потолковать в уголке, пристроив ноги в заляпанных грязью ботинках на подставки обитых кожей кресел, молодые парни азартно играли в дротики неподалеку от туалета, женщины — юных среди них не было — щеголяли прическами, сделанными накануне в парикмахерской Синджи. Вокруг стойки толпились завсегдатаи, шутившие с девушкой, которая удивительно бойко нацеживала пиво в их кружки. В грязноватом деревенском пабе девушка производила фантастическое впечатление: угольно-черные волосы торчат острыми иглами, глаза обведены ярко-лиловыми кругами, костюм был бы гораздо уместнее в Сохо: короткая черная кожаная юбка, белая блузка, черные чулки и черные старушечьи ботинки на шнуровке. По четыре дырки в каждом ухе, в них воткнуты дешевые серьги, а из правой мочки вдобавок кокетливо свисает перышко.

—Вообразила себя рок-звездой, — пояснил хозяин, проводя полицейских в гостиную. — Моя дочь, можете себе представить, но ей палец в рот не клади. — Он поставил перед Линли кружку эля, стакан тоника перед Барбарой и лукаво подмигнул. — Ханна! — заорал он, оборачиваясь к бару. — Хватит выставляться! Ты тут всех и так с ума свела! — И он вновь плутовски подмигнул гостям.

— Ах, папочка! — расхохоталась девчонка, и все вокруг заулыбались.

— Заткни ему глотку, Ханна! — посоветовал кто-то из ухажеров, а второй подхватил:

— Что старикан петрит в моде?

— Насчет моды не спорю! — весело откликнулся хозяин. — Такая одежка недорого стоит, пусть себе. Вот только она весь клей извела на свои волосенки.

— Как это тебе удается держать волосы дыбом, а, Ханна?

— Наверное, в аббатстве напугалась. Слыхала, как младенец плачет, верно?

Все хохочут, треплют шутника по плечу. Игра на публику — мы тут все друзья задушевные. Уж отрепетировали ли они этот номер заранее, прикидывала Барбара.

Кроме них в гостиной никого не было. Возвращаясь в бар, хозяин прикрыл за собой дверь. Барбара пожалела, что больше не слышит веселого гвалта, но тут Линли заговорил:

— Наверное, у нее было психическое расстройство — не могла перестать есть.

— И она убила отца за то, что он посадил ее на диету? — Неуместная шуточка сама собой сорвалась.

— Очевидно, она обжиралась тайком от всех, — продолжал Линли, будто и не заметив, что его перебили.

— Нет, мне так не кажется, — возразила Барбара. Она вела себя глупо — упрямо и агрессивно, и сама это сознавала. Вот только остановиться не могла.

— В чем, по-вашему, я не прав?

— Вся эта еда ведь так и осталась в тайнике. Может, она давно там лежит.

— Прошло уже три недели. Вид у припасов был как раз соответствующий.

— Хорошо, ладно, — согласилась Барбара. — Но с психическим расстройством — это не пройдет.

— Почему?

— Черт побери, как вы это докажете? Линли принялся загибать пальцы:

— Два сгнивших яблока, три почерневших банана, расползшаяся груша, кусок хлеба, шестнадцать бисквитов, три наполовину съеденных пирожка и три пакета чипсов. Ну и как вы это объясните, сержант?

— Понятия не имею, — отвечала она.

— Ну, раз у вас нет собственных идей, почему бы не принять мою? — Он секунду помолчал. — Барбара!

По его интонации она сразу поняла, что необходимо его остановить. Он все равно не поймет, не сможет понять.

— Извините, инспектор, — поспешно проговорила Хейверс. — Я понервничала там, на ферме, и с тех пор… с тех пор я все время перечу вам. Извините, пожалуйста.

Он даже растерялся.

— Ладно. Забудем об этом, хорошо?

И в этот момент хозяин бара гордо поставил перед своими гостями две тарелки.

— Курица с горохом! — возвестил он. Барбара вскочила и выбежала вон.

7

— Нет, Эзра, прекрати! Я не могу!

Даже не пытаясь заглушить проклятие, Эзра Фармиигтон поднялся, выпустив из своих объятий отчаянно сопротивлявшуюся девушку, и присел на край кровати, пытаясь отдышаться и успокоиться. Его сотрясала нервная дрожь. Горько посмеиваясь над самим собой, он отметил, что сильнее всего трясется голова. Уронив голову на руки, молодой человек вцепился пальцами в свои светлые волосы. Сейчас она примется реветь.

— Полно, полно! — попросил он и добавил в сердцах: — Я же не насильник, черт меня побери!

И тут она все-таки заплакала, прижимая ко рту кулачок, содрогаясь от горячих бесслезных рыданий. Эзра потянулся к лампе.