Меч Вайу

Хмурый и неразговорчивый больше обычного, он сутками не покидал седло, меняя заводных коней одного за другим, загоняя их до пены и хрипа. Так же, как и воины-траспии, он на ходу глотал, почти не пережевывая, мелко нарезанные кусочки вяленого мяса и ломтики зачерствевшей лепешки и, подкрепившись вином из походного бурдючка, притороченного к седлу, снова и снова нахлестывал скакуна нагайкой. Привалы были коротки – только для того, чтобы дать возможность отоспаться воинам и покормить коней – в основном по ночам. Спарток, казалось, был выкован из железа: ложился спать позже всех, а вставал с утренней зарей и, снедаемый горячечным возбуждением, поторапливал воинов. Но им, впрочем, подобные переходы и выносливость их военачальника не были в диковинку.

И никто тогда не догадывался, что в скором времени Спарток станет вождем племенного союза траспиев, что иллирийцы, напуганные его могуществом и воинским талантом, заключат мир со своими соседями ценой головы вождя, родственника царя Фарнака I Понтийского, и богатых даров, опустошивших сокровищницы вож-дей иллирийцев, что надменные римляне, неоднократно битые войсками Спартока, будут учиться воинскому искусству у этого варвара. Никто не знал, в том числе и Спарток, что у него будет сын Реметалк, тоже не менее талантливый полководец, чем он сам, и что его внук, названный в честь деда Спартоком, будет захвачен в плен когортами римского полководца.

Сертория и станет развлекать римских патрициев победами на арене гла-диаторских ристалищ. И уж, конечно, никто не мог предположить, что внук Спартока, названный в школе гладиаторов в Капуе Спартаком или Фракийцем, станет вождем восставших рабов; под его руководством они не раз будут громить легионы римлян, а он покроет свое имя неувядаемой славой, затмившей славу его знаменитого деда, чьи воинские приемы, еще в детстве досконально изученные Спартоком, не раз будут ставить в тупик весьма искушенных в военном деле римских полководцев и не раз выручат войско восставших рабов из трудных положений…

К Борисфену боевая дружина траспиев прискакала под вечер. О переправе нечего было и думать: разгулялся холодный осенний ветер, и ненастное небо обрушило на уставших воинов потоки дождевой воды. Чтобы не выдать раньше времени свое присутствие и опасаясь лазутчиков сармат – их сторожевые дозоры могли быть и на правом берегу – костров не разжигали. Укрывшись плащами, привыкшие к невзгодам походной жизни воины траспиев безмятежно уснули в глубоком яру под прикрытием обрывистого склона. И только Абарис так и не сомкнул глаз, терзаемый муками неизвестности и страха за жизнь своих родных. И Майосары…

С рассветом следующего дня траспии одолели полноводный Борисфен. И пока воины приводили в порядок оружие – точили мечи, сушили отсыревшие кожаные доспехи, меняли тетивы луков – Спарток и Абарис во главе небольшого отряда в полсотни человек отправились, не мешкая, на разведку.

ГЛАВА 24

Ручей задумчиво бормотал среди замшелых каменных глыб, разбросанных в беспорядке у подножья утеса, и изливался прозрачными трепещущими струйками в мрачный бездонный колодец. Огромные, в два-три обхвата, стволы высились вокруг ручья, сплетаясь кронами в единый шатер. Их толстые, узловатые корни причудливо змеились вдоль широкой, хорошо утоптанной тропы, поднимающейся от колодца, окруженного невысокой стенкой из тщательно подогнанных тесаных камней, к плоской вершине утеса, где среди деревьев виднелась потемневшая от времени изгородь из толстых окоренных кольев, вбитых стоймя в землю и заостренных вверху. Массивная калитка в изгороди, сколоченная из тесаных дубовых плах, была приоткрыта; вымощенная светло-серыми отполированными временем плитами площадка внутри изгороди обрывалась в глубокую пропасть.

Напротив калитки, в дальнем конце отгороженного пространства, расположились полукругом рубленые хижины с дверьми, раскрашенными черными и красными полосами.

В центре площадки возвышалась деревянная статуя, вырезанная из ствола мореного дуба: плоское, широкоскулое лицо с раскосыми глазами, упрямо сжатые губы, большая высокая грудь, едва намеченные резцом ваятеля ладони сложены на круглом выпуклом животе, нависавшем над жертвенником – глыбой темно-красного камня, с выдолбленным в ней сферическим углублением; темные провалы глазниц смотрели на восток, туда, где изгородь упиралась в пропасть. Гирлянды живых цветов, колосьев ячменя и пшеницы украшали статую; желтые и красные лепестки густо усеяли жертвенник и очерченную по краям красной глиной дорожку от одной из хижин.