В поисках своего друга — сумасшедшего изобретателя, доктора Эммета...
Чудесные цветы и необъяснимые убийства - что между ними общего?.. И все...
Проверить… Проверить… Проверить – сам… В итоге у него имелось четыре адреса, где, возможно, скрывался маньяк: два в Москве и два – в ближнем Подмосковье. После короткого размышления Полуянов отмел столичные адреса. По одному из них проживает женщина – вероятно, мать Воскресенского. Полуянов сам с ней говорил сегодня.
Да и трудно представить, как можно в городской квартире удерживать двух заложников. И еще ухитряться пытать их. Москвичи, конечно, крайне индифферентны к своим соседям по многоэтажкам. Но не настолько, чтобы спокойно слышать вопли мучимой женщины.
Дима остановился на Подмосковье. Какой выбрать адрес? Он не знал. И он решил действовать наудачу, тем более что оба загородных дома располагались по одному шоссе, неподалеку друг от друга.
Буквально на три минуты Дима вывел прогуляться обиженного Родиона – даже шлейку ему не стал надевать, чтобы собака замерзла и как можно скорее запросилась назад, в тепло.
Когда они возвращались, в лифте Родька укоризненно косился на хозяина: вместо полноценного гуляния вывел меня, мол, на три минуты – эдак я могу и гиподинамией заболеть. Но Полуянова заботили дела гораздо более важные, чем настроение таксы.
В квартире он вынул из коробки из-под Надькиных босоножек «Макаров». Пистолет ему подарили в Чечне в двухтысячном. Естественно, никакого разрешения на оружие у него не было. Раз в месяц, по ночам, когда Надежда спала, Дима, чистил оружие и смазывал его на кухонном столе, подложив газету. Пистолет всегда был готов к бою – но Дима ни разу еще не пользовался им, даже для устрашения.
Полуянов засунул «ПМ» во внутренний карман. Туда же положил запасную обойму. Если ему предстоит встреча с маньяком, он предпочел бы разобраться с ним один на один, без чьей-либо посторонней помощи.
Без двадцати шесть журналист оседлал Киркин «Матиц», ставший ему на эту ночь верным Росинантом, и поехал в сторону МКАД. Все новые окна вспыхивали в домах. Группки людей уже жались друг к другу на автобусных остановках, мимо проносились довольные легковушки, и по этим приметам становилось ясно, что в столице начинается новый день…
Через семь минут Полуянов по длинной дуге дорожной развязки съехал на Ярославское шоссе.
Навстречу уже тянулись к Москве машины, однако до настоящего трафика было далеко.
Пришлось еще тормознуть на колонке и заправить машину. Впрочем, эти пять-семь минут ничего не значили – в сравнении с тем, что он вдруг неправильно угадал адрес и явится не туда.
Почему Дима из двух загородных объектов выбрал именно этот дом, он вряд ли мог бы объяснить. Ему так показалось. Сработала интуиция, которой он доверял не меньше, чем голым фактам, – и практически никогда не ошибался. («Ага, а когда интуиция подсказала тебе, что Воскресенский – педофил, сладострастный развратник, ты тоже поверил ей и не проверил все обстоятельства дела как следует. И к чему твое хваленое репортерское чутье в конце концов привело? К тому, что ты вторые сутки без сна рыщешь в поисках Надежды – и молишься всем богам, чтобы с ней ничего не случилось…»)
По просыпающимся улицам Королева (кучки людей стояли на остановках, укрываясь от ледяного ветра, поток машин в направлении Москвы становился все гуще) Полуянов проехал подмосковный город с запада на восток. Мелькнул дорожный знак: наукоград кончился. Теперь вдоль извилистой улицы, по которой следовал журналист, тянулись по-дачному сонные дома. Кое-где они были огорожены заборами в три-четыре человеческих роста: поди знай, какие тайны скрываются за оградами. По какому поселку теперь ехал Полуянов, по какой улице – совершенно непонятно, и не у кого спросить. Ни души на засыпанных сугробами тротуарах, ни единого указателя. Улица Дзержинского плавно перетекла в Лагерную; мелькнула табличка с указателем «Ул. Ник. Озерова».
Дима ехал медленно, стараясь углядеть на домах и заборах хоть какую-то наводку. Вот на ограде огромными буквами написано: ул. Революционная, дом 7А, а ниже: «Вход через ул. Коммунистическую».
Журналист был уверен, что его герой никаких указателей подобного рода на своем коттедже не допустит. Ему чем укромней, тем лучше.
Полуянов свернул на первую попавшуюся улицу – из тех, на которой были фонари. Выяснилось: она звалась Южной. Журналист медленно тянулся по раскатанному ледку, стараясь углядеть, как называются улочки, что Южная пересекала.
Темнота и тишина царила над поселком. Собак – и тех не было слышно. Наверно, немногие жители, оставшиеся зимовать в дачном поселке, жалели их и забирали к себе в дом. Ледяное безмолвие. Так, кажется, называлась книжка Амундсена. Или Нансена.