37  

И как мне плохо. Я ведь, миленький мой Ванечка, если ЭТО еще раз ко мне придет, с собою-то кончу. Не могу терпеть я больше. Страшно. И больно. А ведь ОНО придет! А меня даже и не поймет никто… Вот ты разве что. И то только не сейчас, а потом, когда ОНО и к тебе придет.

Так что, Ванюша, прощай, выпей за упокой моей души, не поминай лихом и прости-прости-прощай меня за то, что я испортил тебе настроение.

Твой В.

Тогда, в девяносто третьем, получив это страшное красное письмо, Иван дня три ходил сам не свой. Хотел ответить – но рука даже не поднималась. Потом пересилил себя, заставил-таки написать. Черканул Вене открыточку. Спокойно, обтекаемо. Все, мол, Веничка, пройдет… Все образуется… Ты устал, переутомился. Передохни, возьми отпуск… Может, к врачу сходишь?

Через месяц из городка, где служил Веничка, Ивану пришло сухо-отстраненное письмо от Веничкиного сослуживца.

Веничка, писал сослуживец, ответить на ваше письмо не может, потому что три недели тому назад покончил жизнь самоубийством: на пригородной платформе прыгнул под проходящий товарняк.

…Сейчас, лежа на жесткой верхней полке плацкартного вагона, Иван с содроганием вспоминал эту историю. Письмо Венички напоминало бред сумасшедшего. Да оно, верно, и было бредом. Его следовало забыть. Но забыть оказалось невозможно. Можно было только отодвинуть его в дальний угол памяти. И заставить себя в этот угол никогда не заглядывать…

Спустя месяц после истории с Веничкой Кольцов случайно услышал о трагической гибели еще одного однокашника, бывшего с ним и Веничкой тогда в больничке-санатории. Илья Ильич (так, уважительно, по имени-отчеству, его звали все друзья), блестящий офицер, учился в Москве, в Академии имени Жуковского. На одном из юбилеев, отмечаемом в стенах академии, он (всегда хладнокровный, трезвый, выдержанный!) пошел, что называется, вразнос. Напился, принялся нести какую-то ахинею: дескать, за ним следят инопланетяне… Коллеги хотели отвезти его домой – он вырвался, убежал… Типичная белая горячка… Конец истории оказался трагическим. Наутро его нашли в снегу. Упал, заснул, умер от переохлаждения… Нелепая смерть.

С тех пор, встречая однокашников, а происходило это очень редко и всегда случайно, Кольцов исподволь старался завести разговор о тех друзьях, с кем проводил он веселое сытое лето восемьдесят пятого в подмосковном санатории за бетонным забором. И постепенно Иван узнал: Веничка оказался прав. Из тех шестерых выпускников-тамбовцев, с кем двадцатилетний Ваня делил кров и шикарную жратву летом восемьдесят пятого, никого в живых уже не осталось. И все его коллеги погибли не в постели, не в небе, не в бою, но по-бытовому трагически: кто-то налетел на пьяный нож в драке, кто-то разбился за рулем своего авто, кто-то, как Веничка, сам свел счеты с жизнью…

Проанализировав эту информацию, Иван содрогнулся. Словно сама смерть на мгновение распростерла над ним холодное крыло… А потом… А потом он постарался обо всем забыть. И продолжал жить, как жил…

А что еще он мог сделать?

И вот – эти странные приступы… Иван, лежа на верхней полке вагона, постарался вспомнить: когда это началось?

А началось это, думал Иван, позавчера. Всего-то позавчера, в среду. В последний его день перед объявленным самому себе отпуском. В тот самый день, когда была убита Марина.

Иван постарался вспомнить как можно более дотошно, не упуская ничего, хоть вспоминать было и неприятно, как все происходило.


Он возвращался домой после своей ежедневной работы «бомбилой». Радовался, что отправится в отпуск. Думал о Марине, о деньгах, о том, как жить дальше… Ни о чем особенно серьезном, словом, не думал… Все как обычно.

Он съехал тогда с шоссе и повернул на городок. Путь был знакомым, привычным… К городку от трассы вела шикарная двухполосная бетонка. В самом ее начале помещался «кирпич» и пост ГАИ.

Пост ГАИ был бутафорским, построенным из фанеры. Сроду на нем ни одного гаишника не было. Поставили его здесь, словно пугало, чтобы «чайники» не совались на своих раздолбайках, не разбивали колесами стратегическую дорогу, не бродили у стен военного объекта.

Кольцов свернул с трассы, проехал мимо бутафорского поста и поднажал. «Копеечка» его желтенькая, старушка ненаглядная, чуя дом, помчалась быстрее. До городка оставалось километров пять.

Вдоль дороги тянулась лесополоса. Кольцов отстегнул ремень. Жарко, а натуральных, не бутафорских гаишников здесь сроду не бывало. Навстречу проехал майор Журавлев на своей «четверке» – видать, в город за товаром. Иван приветственно помигал ему фарами.

  37  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×