Невидимая угроза

Интересно, подумал я вяло, кто из них верующий – Антонина или Гоша? Скорее всего, решил я после некоторого раздумья, никто. Иконка – дань моде, поразившей страну от самых верхов до нижайших низов.

Иногда я просто ухохатываюсь, наблюдая, как бывший партбосс (а ныне большой демократ), прежде ревностный гонитель христианской веры, истово крестится и бьет поклоны в той самой церкви, которую он не успел закрыть или снести с лица земли, У него просто руки до нее не дошли.

Это каким же нужно быть бесстыдным, чтобы прийти в храм со своей грязной ублюдочной душонкой к тому, кто проповедовал человеколюбие, порядочность и честность в мыслях и поступках; за что, кстати, его и распяли – такие же оборотни, как и наш партайгеноссе.

– Тошка! – позвал Гоша свою сожительницу. – Слышь, Антонина! Да проснись ты, лахудра!!!

– Мр-р-р… – раздалось ему в ответ.

– Вот зараза… – Гоша подошел к Антонине и пнул ее ногой. – Подними свой зад и выслушай меня.

– Отстань, – буркнула Антонина, накрываясь с головой.

– Нет, ты встанешь, встанешь!

Гоша схватил веник – вернее, то, что от него осталось – и начал колошматить Антонину. Она проснулась и некоторое время ничего не могла понять.

– Твоему Петрухе тут неча делать! – воинственно заявил Гоша, быстро спрятав веник за спину. Он такой же мой, как и твой…

Антонина кряхтя встала, подошла к питьевому баку и жадно выпила полный ковшик вместимостью никак не меньше литра.

Ты чевой тут разоряешься!? – гневно спросила она Гошу, плеснув себе в лицо водой из ковшика. – Ляг и спи.

А где мне спать? Вона, посмотри… – Гоша зло ткнул пальцем в мою сторону. – Раскинулси, как барин.

Ложись на мое место, – примирительно сказала Антонина. Ей явно не хотелось ссориться с денежным мешком в лице бомжа Петрухи.

Еше чего! – Гоша взвился, как ужаленный. – Ишь, раскудахталась. Ложись… на мое место… -перекривил он свою подругу. – Приходют тут разные… паразиты, покоя нету. Буди его!

Сам буди, – огрызнулась Антонина.

Она подошла к столу и, слив с водочных бутылок остатки, врастяжку выпила, словно в стаканчике было не каких-то там несколько капель, а как минимум сто грамм.

И разбужу! – продолжал духариться Гоша. – Прутом по кумполу.

Нужно было вставать, чтобы примирить шебутную семейку. Тем более, что спиртное и короткий отдых очистили мозги до полной прозрачности и в них начали созревать толковые мысли.

– Ну, я пошел, – сказал я, бодро вскочив на ноги. – Спасибочки за компанию. Мне пора.

– А может, останешься?.. – с надеждой спросила Антонина, облизываясь, как кошка, которая заслышала запах валерианы.

Наверное, она рассчитывала на продолжение застолья. Но я вынужден был ее разочаровать.

– Не могу. Некогда. Как-нибудь в другой раз…

Я покосился на безмолвного Гошу – и едва не рассмеялся. Ревнивец вмиг позабыл про свои претензии ко мне и смотрел на меня с подобострастной улыбкой. Судя по всему, он тоже смекнул, что вытолкать меня взашей никогда не поздно, а в кои веки еще им может обломиться такая лафа.

Но у меня уже были другие планы, и н без сожаления покинул обитель бомжей, пообещав навестить их еще когда-нибудь. Думаю, что ни Антонина, ни Гоша мне не поверили. И я знал, почему.

Я был, как предполагали эти отверженные, таким же, как и они, а у бомжа бывает загад только на один день.

Впрочем, и обычный, вполне обеспеченный, гражданин вряд ли возьмет на себя смелость утверждать, что он может как-то влиять на продолжительность своей жизни. Просто нижняя ступенька лестницы, ведущей на тот свет (а именно на пей обретались бомжи), гораздо короче и хлипче тех ступеней, что находятся наверху…

Я решил поговорить с Каролиной напрямую. Зачем строить разные версии, переживать, мучиться в догадках и предположениях, если можно, глядя друг другу в глаза, за несколько минут решить массу проблем и покончить с неопределенностью.

Я был совершенно спокоен и какой-то заледеневший. Так уж получилось, что именно в подвале среди бомжей я вдруг стал прежним Иво – беспощадным, решительным и хладнокровным как кобра, которая вышла на ночную охоту.

На город опустилась ночь. Электронные часы на мэрии, мимо которой я шел домой, бегущей строкой показывали двенадцатый час. В моем доме светились окна лишь нескольких квартир, в том числе и той, в которой жил когда-то и я.

Когда-то жил… Черт побери! Язык сам повернул не в ту сторону. Это же надо – я не был дома всего ничего, а кажется, что отсутствовал как минимум год.