Фарамунд

Все, что он знал о себе, что его подобрали настолько израненным, что он должен был умереть к вечеру. Но оказался здоров настолько, что уже может встать, выйти во двор, хотя все еще держится за стенку. Говорили о каком-то метком выстреле, которым он сразил вожака разбойников, но это тоже смутно, он только и помнит раскалывающую голову боль, непослушное тело, оскаленные лица, отчаянные глаза девушки....

Что-то неясное заставило тихонько подняться. Сено мягко зашуршало. Дверь конюшни висит неплотно, в щели пробивается призрачный колдовской свет. Он осторожно коснулся прогретых животным теплом досок.

Чуть скрипнуло, дверь ушла в сторону. На темном небе холодно блистают звезды, огромная луна заливает все холодным светом, способном поднимать из могил мертвецов, придавать колдунам недобрую мощь.

С дрожью во всем теле он видел, как огромный черный зверь старательно преследует по небу яркий диск, гасит звезды, и все старается проглотить луну, но та всякий раз либо выскальзывает, либо, проблуждав по его внутренностям, прорывает бок и победно вываливается наружу, еще более чистая, омытая вражеской кровью.

Поднялись из земли, и пошли, убыстряя шаг, призрачные тени римских легионеров. Он отчетливо видел их стройные ряды, что смешались только в

момент, когда налетел ветер и понес их в сторону древних руин, когда-то бывших римской крепостью. Вместе с ветром долетел едва слышный глас Ночного Зверя, который может ослепить путника, если у него нет амулета, а у холма мелькнули едва заметные горбатые спинки народца Холмов, что живет в подземных норах.

— Кто я? — прошептал он. В груди расплывалась тупая боль. — Что со мною?

Челядь еще спала, но он проснулся мгновенно, разом вспомнив, что с ним случилось с того момента, как он открыл глаза и увидел склонившееся над ним прекрасное лицо молодой девушки. У нее такие звездные глаза, яркие и чистые...

Из могучей груди вырвался вздох. Еще бы вспомнить, что было раньше!

В помещении воздух был сухой и теплый. Мирно посапывает кузнец Гнард, от очага веет сухим жаром. Угольки шуршали, пощелкивали, в трубе завывало на разные голоса. Внезапно с треском лопнуло горящее бревно, багровые угольки раскатились по земляному полу. Гнард всхрапнул, проснулся. Глаза дикие, тут же принялся сгребать багровые комочки поленом, а пламя острыми, как наконечники копий, языками уже лизало котел.

Утром Долм, старший конюх, оглядел Фарамунда с головы до ног оценивающим взглядом:

— Он еще негоден таскать бревна... но навоз убирать может. Как думаешь, хозяин?

— Бери, — согласился Свен. — Хоть он не наш, а человек Лютеции... но пусть отрабатывает хлеб...

— У меня отработает!

— Только не чересчур, — предупредил Свен. — У него раны еще не закрылись.

В голосе хозяина крепости звучала холодная заботливость хозяина о своей скотине, которую надо кормить и не доводить до того, чтобы пала.

Долм поманил Фарамунда:

— Иди сюда. Отныне жить и спать будешь здесь. В конюшне.

Из раскрытых ворот вкусно пахло свежим сеном, несло теплым навозом. Фарамунд шагнул вслед за конюхом. Кони фыркали и чесались, в полутьме их глаза блестели дружелюбно.

Долм буркнул:

— Спать будешь вон в том стойле. Пока оно свободно, но когда приведут коня, тебе придется поискать что-то еще... В куче навоза можно, ха-ха!.. По крайней мере, тепло.

С этого дня он спал на сене, вывозил навоз, чистил коней жесткой скребницей, а когда повели на перековку, помогал даже кузнецу с инструментом. Из-за того, что поселили не с людьми, а с животными, хоть и с благородными конями, его сразу зачислили в отребье. Даже этим неудачникам, что кормились самой черной работой, надо иметь кого-то для шуток и издевок, а с того дня, как заболел и помер горбатый Вапля, все ходили угрюмые и разряжались только в частых драках.

Разнесся слух, что с севера, помимо только что прошедших готов и герулов, надвинулись еще неведомые народы. Не грабители, а идут всем племенем, все сжигая на пути, убивая даже женщин и детей, что значило: ищут новое место для поселения. За конными отрядами тянется видимо-невидимо повозок, где прячутся женщины и дети, а следом гонят свой скот и захваченные стада.

Тревор все же готовился при первой же возможности покинуть крепость Свена. Больше всего настаивал Редьярд: бесился при виде хозяйских взглядов, которые Свен все чаще бросал на Лютецию. В крепости уже знали, что гости вот-вот покинут крепость. В кузнице перековывали коней, в оружейной работали дни и ночи, заново подгоняя доспехи, оружие. Тщательнее всего готовили подаренную Свеном старую повозку. Тревор не хотел, чтобы развалилась в тяжкой дороге, или движение задерживалось из-за частых поломок.