Фарамунд

— А то же, — буркнул он гулко. — Все одно и тоже!.. В какого бы бога ни верил, а в петле все одинаковые. Или на колу. Мой хозяин страсть как любит на кол сажать. Или же бросает живьем в яму собакам... У нас здесь, знаешь, какие собаки? Так что это ты дурак, дружище.

— Я предлагал, — выдохнул Фарамунд страстно, — тебе достойную жизнь! Кем ты стал здесь? Ты уже не видишь вольного леса, не слышишь шум ветвей! А горячий конь под седлом?.. А золото, которое швыряешь в таверне, а хозяин спешит навстречу — угодливый, как раб?.. Ты можешь жить богато и вольно, а ты... что будет завтра? Кем умрешь? Дряхлым беззубым старцем, которому начнут сниться все те, кого замучил?

Громыхало с щипцами подошел вплотную, глаза высматривали место, где вырвать клок мяса. Лицо помрачнело, Фарамунд ощутил, что, возможно, он первым из пленников, угодил в больное место.

— Да и нужен ли будет старик здешнему хозяину? — спросил он безжалостно. — Как только из твоих пальцев начнет выскальзывать рукоять топора, он тебя вышвырнет умирать за порог. А подыхать медленно в грязи от холода и голода... это совсем не то, что на скаку, на стене чужой крепости, захлебнувшись вином или даже вот так — на столе палача!

Щипцы опустились на грудь Фарамунда. Громыхало сопел, брови сдвигались, наконец обратил взор на лицо пленника:

— Ты, в самом деле, не брешешь, насчет припрятанного золота?

— Что припрятанное, — ответил Фарамунд уклончиво. — У нас золота будет намного больше!

Громыхало раздвинул щипцы, зловещие зубья сомкнулись на клочке мяса в боку, но рукояти пока не сводил, все еще двигал бровями, складками на лбу.

— Ты не сможешь идти, — буркнул он, наконец. — А я не смогу тебя вынести.

— Ты только ослабь мне ремни, — сказал Фарамунд быстро. — А то руки и ноги затекли. Еще немного, и они уже станут ногами мертвеца.

Громыхало кивнул, но с места не двигался. Затаив дыхание, Фарамунд следил, как палач то поглядывает на него оценивающе, то начинает прислушиваться к крикам и конскому ржанию во дворе.

Наконец огромная фигура качнулась, клещи звякнули о пыточный стол. Ремни он ослабил чуть-чуть, дабы, если хозяин вернется, ничего не заметил, но Фарамунд тут же начал напрягать мышцы рук и ног, усиленно гоняя кровь, пробуждая застывшие мускулы, жилы, заставляя готовиться к новым схваткам.

Лаурс не утерпел, пришел к вечеру. Фарамунд лежал на столе распятый, весь залитый кровью. На полу растекалась красная лужа, тут же стояло ведро с колодезной водой.

— Ну что? — спросил Лаурс.

— Осталось чуть, — сообщил Громыхало. Громадная фигура палача словно бы усохла, сам он выглядел бледным, изнуренным, глаза бегали по сторонам. — Уже стонет!.. Еще чуть... и начнет вопить, как недорезанный поросенок!

Лаурс оглядел Фарамунда с головы до ног:

— Ладно. Я буду в оружейной. Сразу же пошли за мной мальчишку, понял?

— Сделаю, хозяин!

Лаурс ушел, а Громыхало опасливо прислушался к шагам, сказал тихо:

— Да, вид у тебя...

— Бывало и хуже, — ответил Фарамунд хрипло, хотя не думал, что такое с ним бывало. Такое достаточно пережить раз в жизни. — Пора...

Громыхало осторожно освободил ему руки. Ремень на ногах Фарамунд перерезал сам. Лицо его было страшным в застывшей корочке собственной крови. Час назад он сам указал Громыхало, где надрезать кожу так, чтобы выступившая кровь создавала облик как можно более жуткий. Такие же надрезы были и по телу. Громыхало еще удивлялся, откуда он знает, где и как надо надрезать, не был ли сам раньше палачом?

Они ушли достаточно легко. Самое трудное было снова двигаться, не привлекая внимания. Громыхало зазвал в пыточную одного из проходивших по двору воинов, сам оглушил, раздел, а из пыточной вышли, пользуясь вечерней полутьмой и пряча лица от факелов.

К лесу шли в темноте, Фарамунд факел взять не разрешил. Громыхало удивлялся, как его нынешний вожак чувствует в полной темноте тропку, ведь даже звезд не видать, однако Фарамунд вел, руководствуясь странным почти звериным чутьем.

Темные деревья раздвинулись, Громыхало рычал, ругался, наконец взмолился:

— Мне сучьями всю рожу раскровянило! Как еще глаза целы?..

— Тогда соснем до рассвета, — донесся из темноты мертвый голос. Громыхало ощутил, насколько бывший пленник измучен. — Утром... все... решим...

Послышалось падение тяжелого тела, хруст ветвей кустарника. Громыхало на ощупь опустился на траву. На листьях уже скапливалась холодная гадкая роса. Одежда быстро отсыревала, по телу пробежала дрожь. На миг ощутил себя дураком, что ушел с этим... В бурге сидел бы перед горящим очагом, грел бы уже не молодые кости.