Фарамунд

— Как? — спросила она с холодной иронией. — Что собрал разбойников и грабишь мирных жителей? Мало доблести грабить тех, кто не может защититься!

— Госпожа, — сказал он с жаром, — да не доблести я ищу! И не богатства в таком... таком деле! Я только думаю, как лучше служить тебе... и жизнь мне спасшей, и...

Он запнулся, не зная как выплеснуть в словах всю бурю, бушевавшую в груди. В ее глазах было холодное презрение, но на краткий миг там проглянуло сочувствие, и этой искорки хватило, чтобы воспламенить его, как сухой стог в жаркое время года.

Клотильда сказала дрожащим голосом:

— Как ты пришел сюда?

— Госпожа, — сказал он, не обращая внимания на служанку, — я набрал людей достаточно, чтобы захватить крепость Свена. И тогда не он, ты будешь здесь хозяйкой!

Лютеция сидела красиво, с прямой спиной, но сейчас она словно бы даже стала выше ростом.

— Как ты смеешь? Чтобы я... я злоумышляла против своего благодетеля?

— Этот благодетель только и думает, — воскликнул он, — как бы завладеть тобой, таким чистым сокровищем!

— Этому никогда не бывать, — отрезала она. — А нужна будет защита, то мечи моего дяди и верного Редьярда пребудут мне защитой! Это не говоря уже о заступнице Деве Марии!

— А это кто? — спросил он тупо, но, вспомнив, что молодая госпожа поклоняется какому-то из новых богов, добавил страстно: — Но разве мой меч лишний? И сорок мечей моих людей? Они все в твоем услужении, как и я сам!

— Разбойники?

Бушующий в его груди огонь с кипящей кровью растекся по телу, воспламенил мозг. Он задыхался, не знал, как выразить все то, что разрывало его изнутри.

— Госпожа!.. О, госпожа...

Ее узкие брови взлетели в удивлении, а он, глядя в ее прекрасное лицо снизу вверх, рванул обеими руками рубашку на груди:

— Здесь, в этой груди, бьется самое преданное тебе сердце!

Она вскочила, в глазах впервые мелькнул страх, но голосок звучал твердо:

— Я лучше... лучше умру! Мне не нужны мечи разбойников!

— Но разве этот же Свен не был разбойником? — воскликнул он. — Разбойник, это человек, который один выходит на дорогу! Если их трое-пятеро, это шайка разбойников! Если же два десятка, то они уже называются иначе... А если удается построить крепость, то ее уже никто не называет разбойничьей! Госпожа, я смогу держать крепость не хуже Свена...

Она отступила на шаг, глаза ее сверкали гневом:

— Не смей даже речи такие вести в моем присутствии! Мы не должны кусать руку, давшую нам кров и хлеб!

Он поднялся с колен, но головы не поднимал, страшась разгневать ее еще больше. Страсть и ярость боролись в нем, словно на кипящую смолу плескали холодной водой.

— Мне он не давал кров и хлеб, — вырвалось из глубины груди. — Но если на то твоя воля, я не причиню ему вреда.

— Какая у меня воля над разбойником?

— Больше, чем у богов! — вырвалось у него.

— Не богохульствуй. Бог един.

— Больше, чем у единого Бога, — ответил он горячо, но покорно. — Потому что этот Бог для меня — Ты, госпожа. Я, когда очнулся, то сквозь туман увидел твой лик и был уверен, что я уже на небесах... Я и сейчас всякий раз на небесах, когда тебя вижу. И я знаю, что Небо и Рай там, где ступает твоя нога.

— Не богохульствуй, — повторила она, но уже беспомощнее. Голос ее изломался, а рука вздрогнула, когда указала на дверь: — Уходи!

Клотильда смотрела круглыми блестящими глазами. Вздрогнула, словно выходя из чудесного сна, сказала торопливо:

— Да-да, тебе пока уходить. К нам вот-вот заглянет доблестный Редьярд.

Фарамунд дернулся, пальцы сжались в кулак.

— А он зачем?

Лютеция смотрела холодно, до объяснений не снизошла, а Клотильда, чувствуя странную жалость к этому сильному человеку, сказала торопливо:

— Он всегда заходит проститься перед сном! Проверяет, чтобы двери были заперты на ночь. И дает мне всякие умные наставления.

Она презрительно фыркнула. Лицо Фарамунда дергалось, губы вздрагивали. По лицу ходили пятна, желваки то вздувались так, что вот-вот прорвут кожу, то исчезали вовсе. Клотильда обольстительно улыбалась, показывала всем видом, что уж она-то не отходит от госпожи ни на шаг, беспокоиться за нее не надо.

Он взглянул на нее с такой горячей благодарностью, что Клотильда в ответ едва не заревела. Страшный разбойник совсем не такой уже и страшный. Потому что сейчас он беспомощен, сейчас не отобьется и от цыпленка: вот слезы уже застилают глаза, а голос дрожит как тростник на ветру.