Фарамунд

— Ты о чем?

— Ты же велел: с самого начала, — торопливо сказал парень. — Но если хочешь, это могу пропустить, а начну сразу от Адама и Евы...

Фарамунд ощетинился:

— Ты кем был у римлян?

— Господин, такого слова нет на нашем языке. Но я был тем, кто имеет право говорить в глаза правду самому цезарю...

Фарамунд поморщился:

— Понятно, шутом. Ладно, шут, ты только не забывай, что сейчас мне не до веселья. Даже будь в твоей шкуре лучший поэт вселенной, я тебя повешу через минуту, если не скажешь, откуда знаешь, кто я и что ищу.

Шут снова рухнул на колени:

— О, господин!.. О тебе уже пошел слух. А римляне потому и владыки мира, что у них есть карты. И они знают, в каком месте на карте о чем говорят, чего добиваются, на чем местного вождя можно купить или поймать! Уже ширится слух, что ты завоевываешь бурги для своей женщины. Ее похитил твой соперник, ты ее разыскиваешь... Я знаю только, что ты был близок, очень близок! Ты, в своей неизреченной премудрости, свойственной юным народам, выбрал единственно верный путь. Если бы не наш обоз, ты бы во-о-о-н на той дороге перехватил отряд Настиона, что перевозил ее из полевого лагеря в крепость.

Фарамунд вскрикнул, как раненый в самое сердце огромный зверь:

— Она была так близко?

— Рядом, — ответил шут сочувствующе. — Я видел с телеги, как там поднялась пыль, когда вы напали на этот несчастный обоз. Они улепетывали со всех ног! Еще бы...

— Почему? — спросил Фарамунд жадно.

— Их было не больше десятка воинов, — объяснил шут. — Они сопровождают повозку, в которой и везли Лютецию. Я видел ее в лагере дважды!

— Скажи, — вырвалось у Фарамунда, — как она выглядит?

— Она, в самом деле, рождена для небес, — сказал шут почтительно. — В ней есть та царственность, что приходит только с породой. Неужели Господь, в самом деле, и людей выводит так же, как человек выводит породы собак?.. Ее спина всегда прямая, и когда она смотрит на своих похитителей, то выглядит так, словно это они у нее в плену.

— Да, — сказал Фарамунд жадно, — это она...

— Стерегут ее два брата-великана: Корнуган и Настион. Это не люди, а вовсе чудовищные башни, закованные в железо. Это франки, что служат римлянам... вернее, указывают им разные услуги. Доспехи им сковали на заказ, а мечи у них... прости рекс, не короче твоих, а ростом и силой оба превосходят всех сущих на земле.

На месте битвы трупы жадно расклевывало воронье, волки рычали и дрались за лакомые внутренности. Трупы уже почернели, распухли, над поляной стоял звон от множества крупных навозных мух. Со всех сторон сходились жуки и муравьи, а подземные зверьки начали подрывать вокруг трупов землю, спеша опустить в глубины, где будут лакомиться без помех.

На той дороге, куда указал шут, они легко нашли отпечатки подков двух огромных коней. Под великанами и кони оказались великанскими, Фарамунд измерил ладонью ширину копыт, представил себе размер коня, мурашки пробежали по коже. На богатырских конях и люди не простые, не простые...

— Вперед, — сказал он сквозь зубы. — Вперед, пока эти звери не спрятались где-нибудь в укрепленном месте.

— Рекс, откуда здесь укрепления?

— Откуда и наше, — бросил он. — На этих землях быстро растут не только грибы.

— Я знаю, — заверил Вехульд. — Дальше только настолько дикие леса, что нет ни клочка свободной земли. А вырубить такой лес, чтобы построить крепость, сил человеческих не хватит!

— А выжечь?

— Среди таких болот? — фыркнул Вехульд.

— Сейчас жара.

— Сгорит только мох, — предположил Вехульд. — Да еще кусты... Но деревья стоят! Думаешь, не было здесь пожаров?

— Ладно, но должны быть люди, деревни...

Вехульд подумал, согласился:

— Верно. Но если им кто и окажет помощь, то что нам несколько поселян? Там могут быть одни землянки.

На ночлег остановились в сотне шагов от дороги. Костер развели в яме под прикрытием широкого выворотня. Дым рассеивался среди листьев, даже с дороги не заметить, разве что чуткие ноздри уловят запах гари. Коней стреножили и пустили пастись на соседней поляне, Вехульд, не доверяя рядовым воинам, остался сторожить первым.

Кроны смыкались плотно, а когда костер погас, все погрузилось во тьму, словно мир оказался в мешке с угольной пылью. Ветви не пропускали лунный свет, Фарамунд погрузился в сон, страшась, что прозевает утро.

Однако проснулся он первым. Из полумрака смутно проступали очертания огромных стволов, над головой что-то робко чирикнуло. Деревья становились выпуклее, объемнее, рассвет все-таки проник под плотную крону.