Дитя мрака

Ты пролежала здесь несколько дней. На лице у тебя кое-чего не хватает. Например, здесь, на скуле, с правой стороны.

Гренс смотрел на бездыханную женщину.

Ямы, я вижу твои кости, ты знаешь?

Она — работа. Для него, для Эрфорса, для Крантца.

Не человек. Всего лишь то, что они будут анализировать, пока не разберутся во всем и не перейдут к анализу чего-нибудь другого.

Не человек, уже не человек.

Эверту Гренсу требовалось больше информации. Но он понимал, Эрфорс сказал все, что мог. Он вернется после вскрытия, когда выяснятся новые детали, новые факты, которые в долгом ходе расследования станут частью будничной жизни безымянной женщины.

Гренс отвел взгляд от ее лица, обошел вокруг койки, остановился, сделал еще круг. От нее пахло. Как-то странно. К сильному сладковатому запаху трупа примешивалось что-то другое.

Еще круг.

От нее пахло дымом. Не сильно, словно кто-то покурил, проветрил помещение и нагнулся к тебе, едва уловимый затхлый запах, прилипший к одежде.

Он нагнулся, совсем близко, но не касаясь ее одежды.

Дым не табачный. Скорее запах гари, кислый сероватый дымок от сырой листвы.

Находясь так близко от мертвых, пожалуй слишком близко, он не мог отделаться от ощущения, что они смотрят на него. Без любопытства, без особенного интереса, скорее равнодушно, немного обиженно.

Кто ты? Что ты делаешь возле меня? На что смотришь?

И он вполне мог их понять.

— Я поговорил со всеми тремя.

Свен Сундквист шел точно так же, как он сам, стараясь двигаться по указанному Крантцем маршруту. Гренс слушал, кивал, ждал подробностей.

— Они все — и охранник, и начальник смены, и врач — трогали одеяла. Как мы и думали. А возможно, трогали и тело.

Эверт Гренс знал, что для Свена невыносимо находиться рядом с трупами. Младший коллега слишком любил жизнь, ключом кипевшую вокруг него. По крайней мере, Гренс привык думать, что такие люди, как Свен, не могут примириться со смертью. Поэтому разделение труда на первом этапе расследования убийства с годами сложилось само собой. Свен вел допросы вдали от места преступления, тогда как он сам вел дознание в непосредственной близости от погибших.

— Я предупредил, что у них возьмут отпечатки пальцев и ДНК для возможного последующего исключения.

Свен Сундквист стоял в нескольких метрах от койки, Эверт Гренс — между ним и трупом. Гренс заслонял тело, так что Свен Сундквист не видел безмолвного рта и пустых глаз. Он с благодарностью посмотрел на своего начальника.

— Одеяла упакованы в пакеты и полчаса назад отправлены в Линчёпинг, в Государственную экспертно-криминалистическую лабораторию, для анализа. А тело…

Он замолчал.

Эверт Гренс нечаянно подался в сторону. И Свен Сундквист увидел труп. Не мог не увидеть.

Его взгляд впервые скользнул по ее лицу, по ямам. Он видел ее лишь мельком, когда они пришли сюда, а после старательно смотрел в сторону. Но теперь будто прилип к ней взглядом и не мог оторваться.

— Кажется…

— Я позабочусь о трупе, Свен. Тебе незачем здесь оставаться.

— Эверт… кажется, я узнаю ее.

*

Кресло было мягкое, от подушки сиденья и до верха спинки, до самых плеч. В нем можно утонуть, спрятаться; красная кожаная обивка пахла новизной и роскошью. Она громко хихикнула. Если б кто заглянул сейчас в эту комнату! Темный туннель в семнадцати метрах под асфальтом, воздух пропитан запахом поддонов и технического спирта. Бетонное помещение за железной дверью, с тонкими матрасами и желтыми больничными одеялами на полу. И девочка с сажей на лице, вполне всем тут довольная.

Она снова хихикнула.

Девочка, сидящая в кресле.

В новеньком кресле стоимостью тридцать тысяч крон, которое Лео три ночи назад забрал из кабинета одного из начальников школьного ведомства.

Она так и не поняла, как он умудрился протащить его из тамошнего подвала, что на углу Альстрёмергатан и Фридхемсгатан, через канализационный коллектор, именно там очень узкий, а потом сюда, по длинному соединительному коридору.

У нее был день рождения, и она пожелала в подарок кресло.

Она слегка покачивалась взад-вперед, пыталась успокоиться. Смотрела на него, он опять спал, почти у ее ног, и будет спать долго, после ночных-то странствий.

Она хотела опять хихикнуть. Это ведь так здорово. Но не получилось.

Ненавидела она один-единственный день.